Смысл жизни человека: от истории к вечности - [128]

Шрифт
Интервал

Таким образом, если Гегель, исходя из принципа тождества бытия и мышления, из имманентности человеку абсолютного, растворяет его индивидуальные усилия в триумфальном движении Духа к какой-то своей цели, то Кант, постулировав дистинкцию теоретического и практического разума, реально имманентизировал трансцендентные планы абсолютного в морали, провозгласил важность и незаменимость личных, индивидуальных усилий человека, задачу которого никто не выполнит вместо него («мыслить самому, в согласии с собой, иметь мужество пользоваться собственным умом» и т.д.).

Имманентный подход к морально абсолютному выделяет в нем актуально конечное, но потенциально бесконечное, индивидуально выраженное бытие, осуществляющее само себя в собственном свободном действии. Если трансцендентное, даже если оно проникает в вещи мира, всегда «другое», то имманентное, даже если оно инициировано «другим», всегда «мое».

Имманентный подход к абсолютному в морали был заявлен уже Аристотелем, в «метафизике» которого формы, актуализирующие материю, трактуются как внутренне (имманентно) присущие чувственному миру. Субстанция, искомая Аристотелем, – это эйдос, форма, лежащая в самой вещи, а не жительница «Гиперурании» Платона. «Не без основания люди образуют понятия блага и блаженства сообразно с жизнью, которую они ведут».723 Он считал, что «если бы даже и было благо, существующее само по себе и употребляемое как общее сказуемое, то ясно, что оно неосуществимо и для человека недостижимо. Мы же желаем теперь найти достижимое благо».724

По Аристотелю, жизнь, претендующая на совершенство, есть созерцательно-мыслящая активность, где самости человека отводится особо важная роль: «Так как наша наука не имеет целью теорию (знание), как другие науки (ведь не для того мы рассуждаем, чтобы знать, что такое добродетель, а для того, чтобы стать хорошими людьми: в противном случае наука наша была бы бесполезной), то необходимо рассмотреть все, что связано с деятельностью человека…».725

Современная модификация имманентного подхода к абсолютному плану существования человека выражена в экзистенциализме. Здесь метафизической трактовке абсолюта как совершенства противопоставлена его трактовка как подлинности (аутентичности).726 Экзистенциализм говорит о «посюсторонности» абсолютного начала, о том, что человеческое существование твердо имеет его в самом себе. Моральный вывод отсюда следующий: человек должен доказать, что он причина своего бытия, или своего небытия.

Экзистенциализм прежде всего настаивает на своей онтологичности, на том, что он говорит о «есть» человеческого бытия, а не о «надо» или «следует». Однако весь ход размышлений экзистенциалистов наталкивает на мысль, что их онтология – это, по сути своей, этика. Основная проблема ставится так: каково место, роль экзистенции во всем сущем, иначе, как соотносится человеческая реальность со всем мирозданием. Человеческое начало уникально, ничем не детерминировано (ни природой, ни обществом), свободно и ответственно. Поэтому за все в себе человек отвечает сам, и даже в отношении к Богу экзистенциалисты выделяют не догматические стороны религии, а индивидуальную веру, личные человеческие усилия. Так строится «новая онтология», базирующаяся на представлении о сознании не как о частном виде деятельности (например, познавательной), а как о специфическом типе бытия. Рождение человека – «абсолютное событие» (Ж. – П. Сартр), в котором сознание открывает себя как «несубстанциальный абсолют», как «ничто и свободу». Сознанию ничто не дано извне, оно свободно изначально, и в утверждении этой свободы состоит смысл человеческой жизни. Достижение смысла ничем не гарантировано, жизнь человека всегда сопровождается риском, вытекающим из свободы решения, выбора. В такой ситуации нет места самонадеянности и самодовольству: если посредством тебя действует некая трансцендентная сущность (типа гегелевского Духа), самонадеянность возможна, активизм в любой форме оправдан; если субстанциального ядра нет, только индивидуальная свобода, ничем, при этом, не детерминированная, вся ответственность принадлежит человеку «выбирающему самого себя абсолютным образом» (С. Кьеркегор). В первом случае человек устанавливает взаимоотношения с абсолютом, полагаясь на надежду и ожидая защиты, во втором – превращается в абсолют сам, лишаясь и надежды, и защиты. (Различие трансцендентного и имманентного подходов к абсолютному проявляется, например, в отношении к самому трагическому, по безнадежности, событию – к смерти. М. Хайдеггер, вводя понятие «zum Tode sein», подчеркивает в этом «бытии к смерти» ее имманентность для жизни; платоновская идея приготовления к смерти, или призыв Спинозы вынести смерть за пределы забот мудреца являют собой другой «способ решения проблемы»: смерть здесь не пронизывает сущность самой жизни, к ней только нужно выработать правильное отношение.).

Как эти две трактовки абсолюта – трансцендентная и имманентная – соотносятся с пониманием морального должного и сущего, этими важнейшими этическими категориями?

Сущее – «идентичный модус бытия» (Н.Гартман), действительное единство многообразного в мире. Оно включает в себя как данное, так и неданное человеку, которое он называет поэтому «должным». Иными словами, в бытии все согласуется в тождестве до всякого различия. Когда человек «спрашивает» бытие, он дистанцируется от него (возникает гносеологическая оппозиция субъекта и объекта); «должное» – результат рефлексии неданного сущего человеком, который дистанцировал себя от мира. «Должное» становится сущим, если дано человеку, не отделяющему себя от мира. Таким образом, трансцендентный подход к абсолюту считает последний принципиально данным человеку как составному элементу бытия, и неданным как существу рефлектирующему. Дистинкция «сущее – должное» оказывается результатом познания и оценки – процедур скорее удаляющих человека от мира, чем включающих его в мир. Рефлексия – необходимая фаза человеческого существования, но не самодостаточная и нуждающаяся в преодолении, в переходе к самому бытию в мире, проникнутому абсолютом. Установить правильное отношение к абсолюту, значит войти в его состав. Такова суть трансцендентного подхода к постижению абсолюта и задач человека.


Рекомендуем почитать
Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1

После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.


Событие. Философское путешествие по концепту

Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.


Пришвин и философия

Книга о философском потенциале творчества Пришвина, в основе которого – его дневники, создавалась по-пришвински, то есть отчасти в жанре дневника с характерной для него фрагментарной афористической прозой. Этот материал дополнен историко-философскими исследованиями темы. Автора особенно заинтересовало миропонимание Пришвина, достигшего полноты творческой силы как мыслителя. Поэтому в центре его внимания – поздние дневники Пришвина. Книга эта не обычное академическое литературоведческое исследование и даже не историко-философское применительно к истории литературы.


От Достоевского до Бердяева. Размышления о судьбах России

Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.


Терроризм смертников. Проблемы научно-философского осмысления (на материале радикального ислама)

Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.


Магический Марксизм

Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.