Смута Новейшего времени, или Удивительные похождения Ивана Чмотанова - [10]

                                   *  *  *

            Настал день, когда Ваню Чмотанова разбудил невнятный гул и ропот. Он выглянул в окно. Площадь запрудили голокомчане. Мялись, переговаривались, ждали выхода вождя. Было двенадцать часов.

Чмотанов почувствовал нехорошее и подумал: не позвонить ли в милицию? С досадой вспомнил он о поспешной и непродуманной ликвидации следственных органов.

— Ванюшка! Что-то будет?! — пугалась Маня, стоя у окна в полотняной ночной рубахе.

Вбежал, тяжело дыша, единственный комиссар Аркаша.

— Ванька! — кричал он. — Беги! Бить будут!

— То есть как?

Зазвенело стекло в отдалённом конце зала заседания.

Ропот толпы усилился. Ваня спешно натягивал штаны. Из нижнего этажа слышались мощные удары в дверь.

— Пора говорить с народом, — решительно сказал Ваня.

Он вышел на крыльцо горсовета. Толпа онемела. Так привычен был дорогой образ, что впору повернуть обратно и терпеть.

— Товарищи!! — гаркнул Чмотанов. — Что привело вас сюда? Почему вы не на своих родных фабриках и заводах? Они принадлежат вам, ступайте работать!

— Курева нету, — юродиво заныли в толпе.

— Жратвы мало! — басом рявкнула баба в грязном тулупе.

— То есть как мало? — грозно спросил Ваня. — Что, так уж всё и слопали?

Толпа утвердительно засопела.

— Можно сказать, нету пищи, Владимир Ильич! — бойко крикнул инженер игольного комбината.

Ваня растерялся. Все долго помолчали.

— Вы б позвонили в центр, пусть эшелон пришлют! — посоветовали бабы.

— Накорми, накорми! — разгуживалась толпа. — Пять тысяч нас здесь, сотвори чудо, чтоб ещё и запас остался! Твои мы, в столицу пойдём, если б надо.

— Иль не веришь нам?! — прорвался вперёд плотник номер один. — Да, я за тебя... руку отрублю! Хошь?

— Отруби, — бессмысленно сказал Ваня.

Плотник крякнул, побледнел и вынул топор.

— Товарищи! — плачущим голосом сказал он. — Вот, для родного Ильича руки не пожалею!..

Стало тихо. Плотник поднялся на крыльцо и поплевал на ладони. И положил правую руку на перила крыльца. Потом подумал и положил левую. Высоко над головой лучший плотник занёс блеснувшее лезвие - жахнув - ударил. И промахнулся.

Толпа крякнула, ничего не поняв, и присела. Плотник упал в безсознательном состоянии.

— Виданное ли дело - людей калечить! — заголосили бабы, а пуще всех визжала красавица Полина, жена плотника.

— Ай, какой мастер был! Ай, где ж теперь заработка возьмёт! Ай, гроба дрянного сколотить не сможет!

— Действительно, чтой-то очень странно, товарищ начальник, — сказал рослый парень в спортивном костюме. — Вот лежали вы, где положено, и вдруг у нас в городе объявляетесь, народ смущаете...

В доме напротив горсовета с треском распахнулось окно, и по пояс высунулся распр остранитель Босяков.

— Да здравствует Ленин! — провозгласил он на всю площадь.

— Скотина! — заорали в толпе. Метко брошенный ком стылой земли ударил Босякова в лоб. С воем отвалился он внутрь помещения.

— А вот я думаю... что, если... — начал спортсмен и, не договорив о своём намерении, ударил Чмотанова в ухо. Толпа перекрестилась.

В ушах Вани поднялся колокольный трезвон.

«...в ухо?..» — запаздывая, проявлялось в сознании самозванца. Инстинктивно он уклонился от второго удара, и кулак молодца врезался в дубовую двухметровую стойку, подпиравшую козырёк крыльца. Она запела, как струна, и вылетела из пазов.

Крыльцо с грохотом упало и завалило Чмотанова. Публика протрезвела.

— Эх, променяли кукушку на ястреба! — заплакали голокомчане и бросились разбирать доски. Ваню вытащили полузадохшегося, посиневшего. Откачивали. Спортсмена деловито дубасили станционные грузчики.

В дверях новенького финского своего домика показался, держась за косяк, лектор Босяков с перевязанной головой.

— Я же говорил, — плаксиво начал он, — что никакого воскресения быть не может: физика, партия и правительство учат нас...

— А тебя мы поучим! — заревели голокомчане. Босякова повалили и топтали ногами.

Чмотанов охнул раз и затих. Его понесли на руках.

Шли мрачные.

Два агента, сброшенные на пригородном болоте ночью, проснулись и позавтракали калорийным пайком, свернули надувные матрацы и двинулись к городу.

— Буратино, — сказал агент шедшему рядом товарищу. — Я Звезда. Как слышите, приём.

— Хорошо, — сказал Буратино.

— Впереди на дороге скопление народных масс. Что это? Приём.

— Несут кого-то, — сказал Буратино.

— Проверим, приём.

— Поглядим, конечно.

Агенты шли по снежному полю в белых синтетических куртках.

Они выбрались навстречу процессии. Как было условлено, Звезда ушёл вперёд.

— Хороните? — спросил шёпотом Буратино у бабы, завороженно уставившейся на импортную форму агента.

— Где брали? — спросила она тоже шёпотом, ощупывая материял.

— Чего?

У бабы адским пламенем разгорались глаза: — Шить отдавали или так достали?

— А! — отмахнулся агент. — На работе дают, спецовка.

— Ну уж! — поджала губы женщина. — У нас тоже вон спецовки да телогрейки дают, срамота да и только.

— А куда идут все эти рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция?

— Да вот Ленин у нас в Голоколамске объявился, помяли сгоряча. В больницу несём.

— Ленин?! — заволновался Буратино.

— Ну да, Ленин. А что?

Агент протискивался вперёд. Баба вцепилась в него и тащилась сзади: — А как, со скидкой дают шубки-то или дорогие?