Смуглая дама из Белоруссии - [44]

— Дивное создание… Тут и ангелы позавидуют, — сказал доктор.

Мы сиротливо ждали маминого возвращения. Зачитывать нам письмо Мордехая она не стала.

— Он по-прежнему учитель, — коротко пересказала она. — Но без школы. Бомбы упали.

Доктор вернулся к своей практике. Чик на время уехал из города по делам. Из Майами вернулся отец, сияющий киношным загаром, однако до Фейгеле ему было далеко — она вся светилась. Он вновь патрулировал улицы в своей каске. Я так и видел, как он во время затемнения ходит и высматривает предательские квадратики света. Бедный сержант Сэм, который так и не сумел покорить блистательную смуглую даму.

Бемби

После того как мама получила весточку от Мордехая, она снова вспомнила обо мне.

— Малыш, какой же ты худенький.

Она очнулась от беспамятства и поняла, что вот уже месяц не ходила по магазинам. Все покупки совершал я. Расплачивался с мясником из маминого кошелька, считал на пальцах, научился заправски торговаться. Я по-прежнему не умел писать, не умел делить — ни в уме, ни столбиком. Из-за войны мне грозило остаться неучем, и смуглая дама взялась за мое образование. Не могут в Бронксе обеспечить детям садик — она сама его откроет.

Мы учили друг друга письму. В вечерней школе она была лучшей в классе, мечтала стать ученой, как мадам Кюри. У нее сохранился зачитанный до дыр экземпляр «Бемби», подаренный однокашниками к свадьбе. Эта книга стала нашей отрадой. Углубляясь в лес, населенный говорящими зверями и болтливыми птахами, мы забывали о Бронксе, и Фейгеле понемногу осваивалась в колючих дебрях английской речи, подзабытой со времен учебы.

Каждое слово мы рассматривали, пробовали на язык, пока наконец оно не открывало нам свою тайну. Слова плыли по строкам, как корабли по белу морю, и лишь пустившись, по примеру морского капитана, по воле волн, можно было овладеть наукой чтения. С неделю мы плавали на первой странице, руководствуясь компасом (словарем, найденным мной в помойном баке), только компас этот был той еще штучкой — заковыристой, почти как «Бемби», и его тоже приходилось расшифровывать. А потом книга нас увлекла, мы читали и плакали, смакуя, как нектар, историю об олененке и его маме, то бишь о Фейгеле и обо мне.

Когда маму Бемби убили охотники, которых звери называли «Он», мы с Фейгеле целый месяц не прикасались к книге. Не могли читать дальше, даже с компасом. Как-то раз папа застал нас в слезах.

— Ненормальные, — сказал он. — Только ненормальные верят в то, что написано в книгах.

Папа читать не любил. Не понимал, как можно переживать из-за людей, которые существуют только на бумаге. А нам Бемби и его мама были дороже наших собственных плоти и крови. По завершении траура мы вернулись к чтению, но погружались в слова осторожно: нам, начинающим, много потрясений сразу было не снести. Мы делали необходимое по дому — ради сержанта Сэма, но душой мы были с Бемби. При этом я, как ни жестоко, не видел никакого сходства между отцами — моим собственным и Бемби, старым Князем леса, который держался наособицу, но своего олененка издали обожал. Сэм, с его каской, нашивкой, военной выправкой, скорее походил на одного из тех охотников, что стреляли в лесных зверюшек и сажали их на цепь. Я воспринимал отца исключительно как человека с ружьем.

Мы с мамой пришли в восторг, когда Бемби намял бока одному молодому самцу и завел дружбу с Фелиной. Фейгеле смеялась и ощупывала мою макушку.

— Где-где-где у моего Джерома рожки?

Но рога у меня не росли. Я был всего-навсего мальчуганом, который вместе с Фейгеле продирался через свою первую в жизни книгу. Под конец мы устали от «Бемби» и были раздражены. На следующую книгу сил уже не хватало, тем более что душой мы по-прежнему оставались в лесной чаще. Я смотрел, как Фейгеле закуривает сигарету, бесцельно, наугад листает книгу и нараспев читает попавшиеся отрывки.

— «Бемби зафиксировал упор и, оттолкнувшись, ринулся на Ронно [так звали одного из самцов, добивавшихся расположения Фелины]».

— Мама, — спросил я, — что значит «зафиксировал упор»?

— Поставил фиксу… на зубы.

— Ноу оленей нет стоматологов, мама.

— Тогда непонятно.

— Может, спросим, у Чика?

«Дядюшка» к нам больше не приходил. Знал, что отец вернулся и снова впрягся в обязанности уполномоченного. А Чик не любил прятаться по кустам. Если не на «кадиллаке», тогда лучше вообще не появляться. Ужасно грустно было иметь временного дядю, который балует тебя всего пару недель в году: Чики походил на старого Князя леса, красивого и гордого, только у него не было рогов, а были продовольственные карточки.

Мама ни за что не дала бы слабину и не пошла бы к Чику, но слово «зафиксировал» ее заинтриговало. Она повертелась перед зеркалом со всеми своими тюбиками и флакончиками, и мы отправились в «Суровые орлы». Обильный белорусский обед кончился с час назад. Внутри было хоть шаром покати. В лотках на витрине — ни пирогов, ни соленой капусты. Ни одного кофейного торта с горьким шоколадом. Стояли только сотня пустых стаканов в серебряных подстаканниках да банки из-под земляничного варенья. За шеренгой подстаканников, за отдельным столом, сидел Чик, вперив взгляд в пустоту. Это был не тот Чик, что умел состряпать письмо из Могилева. Подбородок зарос щетиной. Седые волосы нечесаны. У кого другого это, может, и не бросалось бы в глаза. Но по контрасту с костюмом от «Фьюермана и Маркса» (самого шикарного портного в округе) Чик — в одном чистом, в другом перепачканном ботинке — смотрелся босяком.