Смотрители маяка - [12]

Указательный столб показывал направление к поселку смотрителей, за которым извилистая тропинка сужалась под напором зелени — обочину захватили заросли примулы и крапивы. А дальше надо было подняться в гору, и являлась «Дева».

Башня возвышалась над кобальтовым морем — тонкая линия, словно нарисованная пером. Хелен подумала, что летом по этой дороге ходят туристы; исцарапав ноги терном и фиалкой собачьей, они добираются до этого места и издалека восхищаются маяком — серебряной полоской на серебряном зеркале, а потом, уставшие, бредут обратно, мечтая выпить что-нибудь холодное, и больше не вспоминают о «Деве».

Впереди на пестрой лужайке виднелась металлическая табличка: «Маяк «Дева». Доступ запрещен».

Сюда допускались только жильцы. Тропинка была слишком узкой и извилистой даже для того, чтобы сюда мог заехать мусоровоз; поэтому у ворот стояли пластиковые корзины с номерками, подписанными белой краской.

Это здесь Хелен каждый год надеялась его увидеть, увидеть, как он идет к ней. Может быть, с ним будет еще кое-кто — две тени с поднятыми руками, и она помашет им в ответ. Ей оставалось надеяться только на это: что люди, любившие друг друга, в конце концов найдут путь домой.

III. 1972

11. Артур

Чаще всего я думаю о тебе, когда восходит солнце. За минуту или две до этого ночь переходит в утро и море начинает отделяться от неба. День за днем солнце возвращается. Не знаю почему. Я берегу свой свет, сияющий сквозь мрак, я поддерживаю его сияние; так что сегодня солнце могло бы не утруждаться. Но оно все равно приходит, а вместе с ним и мысли о тебе. Где ты и чем занят. Я не из тех людей, кто склонен к подобным мыслям, но сейчас я думаю об этом. В своем одиночестве я почти поверил, что, когда встанет солнце и когда на рассвете я погашу фонарь, потому что свет уже не нужен, ты можешь быть тут, внизу. Ты будешь сидеть за столом вместе с остальными, может быть, ты старше, чем я видел тебя последний раз, а может быть, такой же.

* * *

Восемнадцать дней на башне

Часы превращаются в ночи, ночи в рассветы, рассветы сливаются в недели, и безбрежное море продолжает катить свои волны, хлещет дождь, светит солнце по вечерам и утрам. Разговоры в полумраке, разговоры в темноте, разговоры, которые так и не случились или которые ведутся сейчас.

— Снова показывали «Самого умного»[5]. — Билл сидит на кухне с сигаретой во рту, склонившись над своими ракушками. У каждого смотрителя должно быть хобби, сказал я ему, когда он приступил к работе, и лучше, если это какая-то полезная работа руками, дело, которым можно заниматься день за днем, пока не дойдешь до совершенства. Старый ГС, с которым я работал, научил меня, как собрать шхуну в бутылке. Лично я считаю это слишком нудным — приклеивать паруса и все такое. Надо возиться несколько недель, перед тем как засунуть ее в бутылку и расправить паруса, и если ошибешься хоть на миллиметр, вся работа пойдет насмарку. Одиночество заставляет человека поднимать свои стандарты. Я это знаю, потому что двадцать с лишним лет служу на «Деве», а Билл здесь уже больше двух лет.

— Что-то интересное?

— Крестовые походы, — говорит он.

— Тебе стоило бы попробовать.

— Что?

— Поучаствовать. Ты столько всего знаешь.

Билл дует на ракушку и откладывает ее в сторону, потом откидывается в кресле, заложив руки за голову. У моего помощника вид прилежный и скромный, волосы убраны за уши, черты лица мелкие и аккуратные: увидев его на берегу, вы примете его за бухгалтера. Струйки дыма поднимаются от его ноздрей и уголков рта вверх, где сливаются с легкой дымкой, оставшейся от других курильщиков.

— Я знаю много чего, — говорит он, — но недостаточно хорошо.

— Ты знаешь море.

— Нужна конкретика, не так ли? Нельзя просто сказать этому старому ублюдку Магнуссону: «Спроси меня о море». Слишком обширная тема, они так не захотят.

— Ладно, тогда маяки.

— Не будь придурком, нельзя выбрать свою профессию в качестве темы. Имя: Билл Уокер. Профессия: смотритель маяка. Тема: поддержание работы маяка.

Он тушит одну «Эмбасси» и прикуривает следующую. В это время года очень холодно и нам приходится держать окна закрытыми, и поскольку в этом помещении мы и готовим, и курим, и от готовки тоже идет дым, тут скоро будет адская духота.

— Ждешь возвращения Винса? — спрашиваю я.

Билл выдыхает воздух сквозь нос:

— Не стану отрицать.

Я беру его кружку и ставлю чайник. Здесь наши дни и вечера измеряются чашками чаю — особенно в это время года, в декабре, в разгар зимы с ее поздними рассветами, ранним заходом солнца и промозглым холодом. Я просыпаюсь по будильнику в четыре утра, ложусь спать после обеда, снова просыпаюсь, отодвигаю занавеску — и день уже закончился. Сегодня, завтра, следующая неделя — как долго я спал? Это кружка Фрэнка, черно-красная с надписью «Бранденбургские ворота». Фрэнк такой зануда, завтра, возвращаясь на берег, он наверняка заберет ее с собой, чтобы никто из нас ее не слямзил. Мы все пьем чай по-разному, поэтому тот, кто его заваривает, должен все помнить. Даже когда после нескольких недель отсутствия вернется Винс, мы приготовим ему чай, как он любит. Так мы проявляем заботу. Дома Хелен никогда не кладет мне сахар, но я не жалуюсь, просто смирился, не скандалить же из-за этого. Но здесь мы привыкли поддразнивать друг друга. «Слабоумный придурок, у тебя память как решето».