Смирнов В. - ...Таки да! - [17]

Никакой я не партизан, не подпольщик, просто должен был делать это. Алька поступил бы так же, будь спокоен. А в том же сорок четвертом дошла очередь и до меня. После апреля. Васечку-мародера призвали в Красную Армию, он три месяца послужил и теперь ветеран войны. А меня за фамилию Айзенштайн, спасибо, не расстреляли, а определили в такое место, что не дай Бог. Чтоб, значит, я честным трудом искупал свою вину перед Родиной за то, что родился немцем.

Я не знаю, что там делали фашисты в концлагерях, но что это НКВД вытворяло - не поверишь. Так немцы хоть над чужими издевались, хотя их за это топить надо, а тут все свои, все по-русски говорят. Убивали бы нас фашисты - все не так обидно. Я много видел, но как выжил - не знаю. Один раз толпа сдержала, когда конвойные какую-то женщину собаками затравили. И смеялись, пока собаки ей горло драли. Боже, как она кричала. Я, который на тот свет своими руками с неполных пятнадцати лет людей отправлял, чуть с ума не сошел. А еще у них наказание было: два раза норму не выполнил ставили к столбу. Надо полчаса не шевелиться. А как не пошевелиться, если гнус поедом ест? Но это была легкая смерть - часовой с вышки, стоило только шевельнуться, стрелял прямо в голову. А потом и этот шанс не давали. Не выполняешь норму, уводили в тайгу. И с концами. И скажу тебе честно, пусть это и страшно думать, но иногда я завидовал Альке: его убили сразу, пусть. страшной смертью, а нас казнили каждый день. Как я выжил - не знаю. И никто тебе из всех, кого пропустили через этот ад, не скажет. Потому что этого понять нельзя.

И мне, веришь, даже становилось жалко тех, кого я убивал из-за Альки. Тот гнилой румын в очках на свою голову ошивался на складе, потому что на большее, видно, и способен не был. Теперь я понимаю, что он бы и мухи не убил. А наших фашистов, веришь, зубами бы грыз. Если бы они до этого мне половину зубов не выбили. Потому что при обыске в Одессе у меня нашли две газеты, оккупационные. А по тем временам это было... Да что говорить... И мамы своей я больше не видел...

Сейчас мне ребята говорят: «Карлыч, тебе положена компенсация. Как жертве необоснованных репрессий». А я отвечаю гордо: «Мне ничего не надо». Потому что никакое золото мира не стоит тех мук и исковерканной жизни. Двадцать пять лет, они забрали у меня четверть века, а теперь говорят о компенсации. Пусть засунут себе ее в зад, пока есть море - я не умру. Море прокормит. И живу я в том самом дворе, только не в своей квартире, а в бывшей каморке возле дворницкой. Потому что в моей хате поселились хорошие люди, и они не виноваты за то, что со мной сотворили. Никого из тех, кто здесь жил до войны, не осталось. Всех разметало, как взрывом. Из прошлого только ножка стола во дворе торчит. И паспорта у меня нет. А вместе с ним и прописки, но на такой дворец никто не претендует. Шесть квадратных метров и все удобства неподалеку. Я там замастырил «буржуйку» и живу, как король.

Пенсии нет, и не надо. Я как вернулся в Одессу, так и не работаю. Я привез сюда все свои сбережения - вставную челюсть, Алькину наколку на продубленной шкуре и справку об отсутствии состава преступления. И считаю, что свое в этой жизни давным-давно отпахал. Что тебе сказать, так рабов в древнем Риме не давили, как нас в той тайге. А рабу пенсия не положена - я так считаю. И плевать хочу на всех. И буду счастлив только тем, что хоть умру свободным человеком. А пока мне многого не надо, с бычков и ставриды на жизнь хватает.

До войны мы часто ездили с Алькой в Люстдорф ловить рыбу. Теперь там почти ничего не ловится, и самого Люстдорфа больше нет. Вместо названий немецких сел появились Ивановки и Петровки, а Большую Долину просто перевели на русский язык. Они сперва перевели одесситов, а потом даже память о них. Где Греческая площадь? Где Еврейская улица? Где Польский переулок? Где Французский бульвар? Где обе Арнаутские? Там же, где греки, поляки, французы, турки... Всех перемололи. Немцам, вроде, немного повезло. Какие улицы - Карла Маркса, Энгельса, Розы Люксембург, Бебеля, Либкнехта... Сомневаюсь, что в двух Германиях есть хоть один город со всеми этими названиями подряд...

Правда, слышал, что Французский бульвар снова будет Французским. Но что с того? Названия можно вернуть. А людей? Их не вернешь вместе с Одессой. Потому что город - это его люди, а не названия улиц. У каждого города есть лето и зима. Одесса прожила свое лето и встретила зиму. А зимой она не похожа сама на себя.

Зимой скучно и холодно. Мы, одесситы, плохо переносим холод, но в их поганом лесу было куда хуже. Я читаю разные книжки и вот что думаю. Жили себе мы все в одном дворе: и Айзенштайны, и Айзенштейны, Козловы, Конти... А Митя Гончаренко? Его ж с Мустафой Каримовым водой было не разлить - так корешевали... Люди жили дружно, пока на их голову не свалились эти самые «изьмы». Социализм, интернационализм, фашизм, национал-социализм, капитализм и прочая дребедень. И каждый, кто ее проповедовал, кричал, что все это надо для блага людей. А что из этого вышло? И те, и другие положили миллионы для их же блага в землю? Так пусть хоть сейчас заткнутся насчет своих «изьмов», люди должны жить по-людски - и все тут. А теперь все кругом кричат, что у нас оказывается социализм недоразвитый, надо его по-новому строить. Чтоб вы пропали! Мало нам того, что было? Перестройка - блеф, потому что ее фундамент - старый, сделан из костей безвинных. Я прочитал много книжек и понял: чем больше люди орут за свободу, тем тяжелее потом ярмо на их шее. Ну не все равно, как оно называется? Мой дед всю жизнь торговал в своей лавке, а когда прогорел, работал в жестяной мастерской на Дальницкой. Он умер, и не знал, что его всю жизнь угнетали. Дай Бог, чтоб многим хозяевам нашей страны теперь жилось, как этим угнетенным до революции... Это я думаю сразу за двух Альбертов. За наши судьбы, за жизни других людей эти «изьмы» постарались - дальше некуда. Я помру - обязательно в рай попаду. Алька тоже в раю, знаю. Там светло и чисто, как зимой, только не холодно. Видишь, вода постепенно становится свинцовом, и скоро мы начнем ловить глосей на ферину. Карлыч знает, что говорит...