Смиренное кладбище - [4]

Контора — Петрович, смотритель Раечка — приходила к положенным девяти в благостную теплынь.

Несколько раз Воробья не было — контора чуть не вымерзала. Котел никому не давался: все делали вроде по-воробьевски, а он — вдруг — гас ни с того ни с сего. Выгребай из него всю вонь и — по новой заводи. «У Воробья секрет есть». Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы — когда ни приди — староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее — заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала, «до лета». Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь…

Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр — этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем — нищими на паперти — всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей — крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.

Так вот, помер он. Воробей сам назвался копать. Могилу отвели за церковью почти вплотную, как положено по сану. А там земля — сплошняком камни, кирпичи, железки, со старых времен от стройки еще осталось. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было — чуть не на полметра; сколько тут их, попов, похоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь — у церкви народу прорва, — и в яме не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.

— Земля тяжелая, Лешенька? — тяжело наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.

— Пустое, Марья Ивановна, для батюшки конфетку сделаем.

И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка — загляденье.

…Воробей подошел к церкви, погулял вокруг — тянул свободное время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.

В прохладном полумраке церкви у левого Никольского алтаря стояло четыре гроба на специальных для того скамейках. Возле гробов, по-домашнему, спокойно, хлопотали родственники: прихорашивали, поправляли покойниц. Все четверо были старушки.

Иногда здесь и крестили, если не было гробов, а если были, то крестили в крестильной. Там же Батя полгода назад крестил и Витьку, сына Воробья. Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.

Воробей подошел к стойке, за которой Марья Ивановна оформляла усопших. Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от дел:

— У вас отпевание?

— Это я, Марья Ивановна, Лешка Воробей…

— Лешенька, а я тебя и не узнала. Ты что, выходной сегодня? Наряженный…

— Да нет, — Воробей замялся, — к следователю мне скоро… В прокуратуру. Шел вот — зашел…

— Чего ж ты опять натворил? Господи! — она искренне всплеснула руками.

— Да за старое, еще до больницы, когда пил… Адвокат сказал, простят, не посадят. А там кто его знает… Значит вот, на всякий случай… до свидания. Батя-то где?

— Батюшка? Обедает. Посмотри в крестильной. Ну, дай Бог тебе, Лешенька.

Она мелко перекрестила его.

— К… — Воробей подавился. — Спасибо, Марья Ивановна.

Воробей дошел до главного алтаря, поздоровался с Анатолием Николаевичем, горбатым стареньким монахом, прохромавшим через церковь насквозь.

Обычно попы обедали в церковной сторожке. Там была и плита, и холодильник, все чин чинарем. Но сейчас сторожку ремонтировали — и попам тайком накрывали в крестильной, хотя и не положено по религии…

Попов в кладбищенской церкви было два: старший — отец Петр и отец Павел, Батя. За столом сидел один Батя.

— Садись, Леш. Здорово. Как Виктор?

— Нормально… Косит вот только…

— Пройдет, — сквозь борщ невнимательно буркнул Батя.

Поп был невеселый. Воробей знал в чем дело. Прикрылаcь лавочка.

При старом настоятеле, земля ему пухом, Бате вольготнo жилось. Ну, подпил, прогулял службу… Что за беда, вера-то у нас, русских, православная, испокон на Руси к вину уважение, а священник, что ж он — не человек? Настоятель послужит вне очереди, Пантелеймон Иванович, дьякон, тоже поспешествует, а уж Батя потом две, а то и все три не в очередь отпоет.

А теперь! Новый-то отец, Петр, чуть запах услышит — от службы отстраняет и объяснительную велит писать да благочинному настучит, а тот — в епархию, а там у них разговор короткий. За Можай загонят…

А уж, не дай Бог, на работу, тьфу, на службу не выйти, сожрет с дерьмом: бюллетень давай. Священник, да чтоб бюллетень!.. Тьфу, пропади он пропадом!..

— Ну, идешь? — очнулся Батя. — Не боишься?

— Адвокат сказал: нормально будет…

Батя вытер носовым платком бороду.

— Встань-ка, благословить надо.

— Да-а… — Воробей замялся, — я ж вроде неверующий…

— Все неверующие, — Батя поднялся из-за стола, — а благословить не мешает. Шляпу положи, стой смирно.