Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - [16]

Еще мы нашли несколько пустовавших помещений. Выстроив людей, я пересчитал их и сообщил численность группы военной полиции, как и было приказано. Снова меня выбрали главным и тут же выдали соответствующее, только что напечатанное удостоверение. Я не возражал — конечно же, не из-за отличного коньяка, которым меня щедро угостили симпатичные, потрепанные всеми ветрами парни.

Вернуться домой нам, разумеется, не позволили. Мы стали отдельной дивизией, со своим командованием и администрацией. Я составил рабочее расписание, разумное, насколько это было возможно. Я получил доступ к трем близлежащим фермам и разрешение выбрать любую на свое усмотрение. Одного фермера назначили офицером-квартирмейстером, двух мясников поварами, два школьных учителя занимались списочным составом, а несколько стариков исполняли обязанности квартирмейстеров, остальные — командовали группами, и так далее.

Я старался, как мог, раздобыть денег, еды, спиртного и табака. Жизнь есть жизнь, о людях надо заботиться, и, к моему удовлетворению, все были довольны своим командиром.

С помощью местных жителей и не жалея леса мы рыли траншеи, противотанковые рвы и другие оборонительные сооружения. В лесу ставили линии заграждения, словом, предпринимали все, чтобы остановить возможные атаки и защитить нас. Работа была тяжелой, вырытые в низинах ямы быстро наполнялись водой.

Раненые и выздоравливающие солдаты всех мастей помогали нам, давали полезные советы. С ними было полезно и приятно общаться, мы провели много часов в разговорах, восстанавливая силы, даже дома я так не отдыхал. Темп работы был очень даже неплох. Работали мы не торопясь и всегда укладывались в предписанные объемы. Если на горизонте появлялись легковушки командования (офицеры в коричневой форме), желавшего увидеть, сколько мы сделали, или узнать, что нового у нас, мы тут же прекращали болтать и брались за работу. В дружбу с начальством мы предпочитали не лезть, хотя оно и предпринимало попытки в этом направлении.

В рядах вермахта зарождалась тревога. Люди начинали понимать, насколько абсурдно и бесполезно было продолжать борьбу. Молодые парни были сыты по горло, они надеялись только на чудо, на быстрыйконец. Здесь, на линии фронта, ненависть к партии (и к партийным шишкам) была повсеместной, это чувство разделяли все — от самого простого солдата до офицеров из Генерального штаба. Все говорили одно: «Гитлер должен быть устранен, иначе все пойдет псу под хвост, это вопрос времени».

Но, к сожалению, мы, солдаты, не могли сделать ничего. Мы могли только выполнять приказы и совсем не влияли на ситуацию. И, пока не получим приказа, мы не можем допустить, чтобы русские вальсировали по нашей стране, чувствовали себя как в гостях и знакомились с нашими женами.

День и ночь мы думали о происходящем, а по вечерам собирались в казармах М.Р. (военной полиции) и разговаривали. Там собиралась маленькая группа проверенных людей, откровенно обсуждавших то, что было у всех на уме. Нам помогали украинцы из Hiwi (отряды вспомогательных рабочих) и все, у кого были причины скрываться от русских, — они брали место встречи в плотное кольцо охраны.

Военные привезли сюда этих парней вместе с женами и детьми. Они выдали им черную форму, сколько угодно оружия и позволили им жить свободно. И в их распоряжении оказался целый отряд преданных, безжалостных типов, поднаторевших в розыске и уничтожении партизан в округе.

Нужно было хорошо знать позицию и убеждения этих проверенных и закаленных в боях жандармов, тогда не составляло труда догадаться, насколько быстро и умело эти черные дьяволы реагировали на малейший сигнал, молчаливо и верно действовали, вне зависимости от того, с кем им приходилось сражаться. Сплотившиеся еще на Кавказе, эти отличные вояки делились друг с другом всем до последней крохи хлеба, радостью и горем, именно им, кстати говоря, мы обязаны исчезновением некоторых партийных паразитов. Нет, на самом деле, никогда больше я не испытывал чувства такого нерушимого и безоговорочного единения, как тогда.

А если мне случалось проявить любопытство, то кто-нибудь из них, хорошенько выпив, откровенничал и рассказывал о том, как поступали с теми бывшими сослуживцами, кто сотрудничал с красными. Вырезали на животе и груди свастику, пальцы рук и ног по одному прибивали к доске, а язык вырывали — он оставался живым и мучился еще несколько часов. А иногда могли привязать колючей проволокой к дереву и под ногами разжечь костер. Еще один подавился своими собственными гениталиями. Подобных историй мне приходилось слышать очень много. Для этих никогда не трезвевших «защитников прав и порядка» такое понятие, как «гуманность», потеряло свое значение.

Однажды ночью кто-то украл мой старый добрый маузер. Нужно было каким-то образом вернуть его, и я мог надеяться только на военную полицию. Гауптман, недолго думая, пообещал мне найти пистолет в течение дня. Еще он посоветовал мне поговорить с начальником полиции о вознаграждении, и тот тут же сам появился перед нами. Он и его люди знали о маузере, у всех загорелись глаза, когда они услышали сумму вознаграждения. Вся компания тут же отправилась к месту нашего постоя.