Смертельный вкус Парижа - [70]

К восьми вечера солнце исчезло за домом напротив, и квартира погрузилась в тоскливые сумерки. Я надел хрустящую рубашку с воротничком винг, белый атласный жилет, фрак и брюки с шелковыми лампасами. Щегольской облик довершили черная бабочка, лаковые «оксфорды» и браунинг в правом кармане. Оглядел себя в зеркале – костюм от хорошего портного способен вершить чудеса: в стекле отражался худой широкоплечий блондин с решительным взглядом из-под низких бровей и прямой линией твердо сжатых губ. Единственное отступление от модного идеала заключалось в том, что хороший вкус требовал разделять волосы на прямой пробор и зализывать их назад. Я даже не пытался это делать. Всю жизнь упрямая косая прядь спадала мне на левую бровь, и привычка откидывать ее уже стала механической. Мужчина в зеркале производил впечатление богатого бездельника, на которого оборачиваются в опере и на улице и на котором в дансинге повисают девки. Никто бы не догадался, что он только что потерял любимую женщину. Оставалось надеяться, что я сохраню этот уверенный и сильный вид, не имеющий ничего общего с моим истинным самочувствием.

Дерюжин на звонки не отвечал. Я позвонил в фирму развозов, через которую иногда вызывал его:

– Bonsoir, мне требуется такси на весь вечер. Пришлите, пожалуйста, Дмитрия Дерюжина.

– Месье Дерюжин сегодня не работает. Мы пришлем вам другого шофера.

Странно. Мы договорились, что он отвезет меня. Наш план требовал, чтобы во время встречи с Марго он был на набережной и не спускал глаз с окон ресторана. Куда он мог подеваться? Что, если его отсутствие как-то связано с отъездом Елены?

Мне стало почти непереносимо тошно. Я больше ни в чем на свете не был уверен, кроме одного – я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти жену от обвинения в убийстве и от приговора. А потом… Потом будь что будет. А пока прочь, скорее прочь из пустого дома.

Несмотря на прекрасный французский молодого таксиста, я моментально узнал соотечественника.

– Простите, вы, случайно, не знакомы с Дерюжиным?

– С полковником Дерюжиным? Еще бы! Знаком, и не случайно. Я в Крыму под его началом воевал, а в Париже благодаря ему стал таксистом. А вы откуда с ним знакомы?

– Мы вместе в Галиции служили.

Я вспомнил, как однажды Дерюжин пригнул мою голову в окопе, как выбивал из штаба медикаменты для раненых, как уже здесь, в Париже, всегда был рядом, всегда был готов прийти на помощь. Нет, все будет в порядке. Просто в щель ревности задуло паранойей.

На набережной перед рестораном не обнаружилось ничего подозрительного, но если меня арестуют, то, скорее всего, внутри. Я протянул десять франков шоферу.

– Как вас зовут?

– Георгий Гайто.

– Сделайте одолжение, Гайто, подождите здесь пару минут. Если со мной что-нибудь случится, отыщите Дерюжина и дайте ему знать.

Он ничего не спросил, только кивнул и сказал:

– Удачи вам.

– Спасибо.

Я засунул руки в карманы и, стараясь выглядеть беззаботно, шагнул в распахнутую швейцаром дверь. В фойе полиции не оказалось. Дышать стало чуть легче.

Зал был полон мужчин во фраках и женщин в шелковых туалетах. Пианист играл Шопена, блестел хрусталь, переливались драгоценности и побрякушки, позвякивали серебряные приборы. Я понял, что совершил тактическую ошибку: Марго снова назначила место встречи на своей территории. Невзирая на собственный шикарный вид, я чувствовал себя неловко в роскошных парижских ресторациях с белоснежными скатертями и сверкающими бокалами. Я заранее заказал столик у окна, отсюда прекрасно просматривалась набережная.

Второй бокал рейнского вина опустел, когда я в окне увидел Марго. Она была одна, но почему-то не подъехала на своем «лимончике», а пришла пешком. На сей раз мадемуазель Креспен вырядилась во все черное: черное платье с длинными рукавами, черная шляпка, даже чулки черные. Через несколько минут она возникла в дверях зала, метрдотель почтительно проводил ее к моему столику. Я приподнялся, приветствуя ее кивком, но она неожиданно подошла вплотную и обняла меня, прижавшись всем телом. Потом как ни в чем не бывало выбрала место напротив меня. Метрдотель угодливо отодвинул ее стул, она кивнула:

– Спасибо, дорогой Шарль. – Указала на меня: – Кстати, это доктор Ворони́н. С тех пор как месье Люпон погиб, доктор стал знаменитостью. Полиция думает, что его жена застрелила нашего Ива-Рене. Преступление страсти.

Я только скрипнул зубами. Какого черта нужно было сообщать все эти детали официанту? Что она задумала? Метрдотель взглянул на меня соответствующим этим сведениям образом, молча положил меню, поклонился и отошел. Я огляделся. Соседние столики внимательно разглядывали нас. Наверняка узнали Марго и были в курсе скандального убийства. Зачем она прижалась ко мне? Даже атласный жилет не позволял возомнить, что эта расчетливая «бабочка» потеряла голову или пытается соблазнить меня. Скорее уж смутить. Может, хотела проверить, есть ли у меня в кармане браунинг? Теперь знает. Я невольно оглянулся – не появились ли на входе полицейские? Нет, не появились.

Марго уселась, невозмутимо окинула взором зал, позволив мне разглядеть себя. Выглядела она весьма эффектно: изумрудные глаза, длинные темные ресницы, сильный нос, алые губы. Черные волосы сегодня были забраны под фетровую шляпку в виде колокольчика. От Елены я знал, что этот головной убор называется клош. Чуть скошенный на левое ухо, украшенный широкой атласной лентой с бантом на макушке, клош придавал Марго таинственности и дерзости. На лбу был старательно выложен перевернутым вопросительным знаком аккуратный локон. Не приходилось сомневаться, что на нее тоже нашлись бы охотники в любом дансинге. Я напомнил себе, что внешний вид мадемуазель Креспен наверняка не менее обманчив, чем мой. Внутри этого красивого тела сидит перепуганная, обиженная и злобствующая душа, такая же черная, как и ее одежда. И со мной она крупно промахнулась: мне никогда не нравились холеные и чрезмерно накрашенные «бабочки», а она была «бабочкой»