Смертельный вкус Парижа - [32]

– Вы правы, мне нет нужды снова видеть ваше кресло! Я убежден, что Люпон продал вам фальшивый стул, сколько бы его сообщники ни уверяли вас в обратном!

Я обхватил обличителя за плечи и мягко, но настойчиво выставил его в гостиничный коридор. Безмолвный раб захлопнул за нами дверь.

– Вы собирались с помощью этого нувориша разобраться в правдивости моих обвинений против Люпона? – Додиньи возмущенно обернулся ко мне, споткнувшись о край ковра и едва не упав на меня. – С таким же успехом я мог бы советовать вам, как оперировать черепную травму.

– Не цепляйтесь к словам. Шейх не верит вам, а следовательно, не убивал Люпона. Ни к чему было оскорблять гордого сына пустыни напрасными подозрениями. Вы сейчас куда?

– В «Полидор». Проводите меня?

Мы прошли по набережной мимо лотков букинистов, газетных киосков и чистильщиков обуви. Навстречу нам летели стайки молодых женщин в коротких развевающихся платьях. Хоть площади и бульвары Парижа ничем не напоминали узкие улочки Тегерана с одиноким водовозом, по-своему они тоже были прекрасны. По Понт-Нёф мы перешли на левый берег.

Всю дорогу мой спутник кипятился:

– Ему нагло продали тринадцатый стул, а потом убедили дикаря, что было принято делать на один стул больше! Что за чушь! Все эти стулья были известны, о каждом из них написаны монографии, а тут – здрасте! – Серро, под которым, видать, земля горит, придумывает совершенно невероятные побасёнки! А Годар и Мийо удостоверяют этот наглый подлог!

– У них хотя бы есть теория. А как вы можете доказать, что стул фальшивый?

Додиньи остановился посреди проезжей части так резко, что я едва успел выдернуть его из-под трамвая.

– Во-первых, я усердно изучаю национальные архивы Франции. Вы даже не представляете себе, сколько может почерпнуть там внимательный и дотошный исследователь! Но иногда за десять минут я узнаю еще больше, просто перевернув предмет. Я узнал почерк краснодеревщика. Это Мишони, он реставрирует мебель, в том числе и для Люпона.

– Что значит, «почерк»?

– У каждого мастера есть свои наработанные приемы. Например, Мишони покрывает свои имитации слоем расплавленной лакрицы. Это придает свежей древесине состаренный и грязный вид. Стул шейха сварганил Мишони. И этот кочевник сомневался, говорю вам, он сомневался! Иначе бы не потребовал экспертизы и заверений экспертов. Их липовое заключение он получил только сегодня. Что, если для Пер-Лашеза оно пришло слишком поздно?

– Оставьте. Принц никого не убивал. Зато вы, оказывается, усердно рассылали свои угрозы Люпону по всем возможным адресам.

– Хотел бы я спросить Годара и Мийо о благоглупостях, которые они навешали на уши этому нуворишу! – кипятился Додиньи. – Перед нами явное доказательство их преступного сговора!

– Боюсь, никто из них не станет с нами разговаривать, – вздохнул я.

– Это мы еще посмотрим! – погрозил Марсель, засовывая руки в карманы пиджака с такой силой, что затрещала подкладка. Новый сюртук Додиньи терял приличный вид быстрее, чем теряет представительность пассажир круиза в приступе морской болезни: ткань помялась, покрылась сомнительными пятнами, пиджак скособочился и превратился в заношенную, бесформенную ветошь. – Завтра открываются русские торги в галерее князя Куракина. Эти выжиги все туда слетятся, я знаю. Явлюсь и устрою дикий скандал.

Я остановился.

– Слушайте, Додиньи, а можно я сам побеседую с ними, без вас и без скандала, а? Ей-богу, для расследования будет больше толка.

Он посмотрел на меня так, словно я собрался в логово одноглазого циклопа без хитроумного Одиссея:

– Вы же ничего не понимаете в старинной мебели! О чем вы будете говорить с ними?

– Я заведу разговор о поисках мебели для шаха. Шаху нужна кровать.

– Вы обещали мне не покупать никакой кровати.

– Я не собираюсь ничего покупать. Этим занимается секретарь посольства, месье Гаффари. И не волнуйтесь, я успел убедиться, что месье Гаффари вокруг пальца не обведешь, он сам моментально кого угодно на чистую воду выведет. Я просто закину удочку. В разговоре с несведущим заказчиком люпоновские коллеги могут проговориться.

Я деликатно умолчал о том, что намеревался разузнать побольше о самом Додиньи.

Он вздыбил плечи:

– По-моему, вы совершаете ошибку. Эти жулики так заболтают вас, что вы сами не заметите, как выйдете от них с парадным ложем Людовика Семнадцатого под мышкой! Я пойду с вами!

Я представил беседу с участием Додиньи и содрогнулся:

– Нет уж! С вами я как с красной тряпкой перед быком.

Мы свернули в Люксембургский сад. Конские каштаны уже доцветали, осыпавшиеся нежные лепестки догнивали на песчаных дорожках, ворковали голуби. Додиньи рухнул на один из расставленных вокруг пруда стульев. Судя по бесконечному сосредоточенному молчанию, он пересчитывал окна в Люксембургском дворце.

Наконец он смилостивился:

– Учтите, Жерар Серро только выглядит улыбчивым и добродушным толстячком, на самом деле это беспощадный и зловещий джокер.

– А остальные?

– Бернар Годар, куратор Версаля, со всей его важностью и надменностью – просто ученый болван. Камилл Мийо сложнее, его одним словом не опишешь. Для него главным удовольствием было следить, как его друг Пер-Лашез облапошивает окружающих, и чувствовать себя при этом умнее их. Эмиль Кремье – тот просто выжига.