Смертельный вкус Парижа - [30]

– Это не значит, что ему все равно! – горячился Додиньи. – Богатые не любят публично оказываться в дураках. Видимо, предпочел не поднимать шума.

– Заметим, что он даже не попытался оспорить ваши утверждения. Не хочу огорчать вас, месье Додиньи, но, похоже, он просто не поверил вам, а приобретенное им изголовье кровати Жозефины де Богарне по-прежнему украшает техасское ранчо.

– Нет, – покрутил носом Марсель, – вы ничего не понимаете в коллекционерах. Для собирателя обнаружить, что он обладает подделкой, – это все равно что обнаружить, что ему изменяет любимая женщина. Далеко не все мужья рвутся показать свои рога.

Меня задела эта аналогия – я бы непременно прояснил ситуацию, если бы у меня появилось сомнение в верности Елены. И тут же насторожила собственная чувствительность к небрежным словам чудака. С какой стати принимать их на свой счет? Только потому, что у моей жены в Париже появилась собственная жизнь, а супружеская неверность в моде наряду с чарльстоном? В Тегеране я бы никогда не унизился до мучительных подозрений. Но что, если именно они причина моего расследования, а вовсе не благородное желание обелить Елену? Нет, конечно. Все газетные инсинуации в ее адрес – просто бредни наемных писак.

Но техасца отметаем.

– Вряд ли он бросился сводить счеты с Люпоном, даже не встретившись с вами и не попытавшись выяснить истину. К тому же он на другом конце света, в глубокой нефтяной скважине. Пусть спит спокойно с Жозефиной де Богарне.

Зато вторая жертва Люпона – богатый арабский принц, чуть не оптом скупающий старинную мебель для своих бессчетных дворцов и шатров, – находилась сейчас в Париже. Тянущийся за европейским лоском младший отросток новорожденной ближневосточной династии умудрился с помощью Люпона приобрести стул начала XVIII века из знаменитого гарнитура маркизы де Ментенон, тайной супруги Людовика XIV. Додиньи, следящий за каждой сделкой Пер-Лашеза, немедленно «обрадовал» покупателя сообщением, что гарнитур изначально состоял из двенадцати стульев и местонахождение каждого из этой дюжины задокументировано: шесть стульев хранятся в двух частных коллекциях, еще два – в музее Арля, а последняя четверка – в экспозиции Фонтенбло. Таким образом, стул, проданный арабскому принцу, оказался несуществующим тринадцатым.

Обличитель сумел договориться о встрече со счастливым обладателем лишнего стула, посулив ему новые сведения о происхождении находки. После работы мы с Додиньи вместе двинулись в отель «Бристоль». Новый, кричаще шикарный отель находился на рю Фобур-Сент-Оноре неподалеку от ателье Люпона. Вокруг располагались бесчисленные художественные галереи, антикварные лавки и знаменитые парижские бутики Коко Шанель, «Эрмес» и «Ланвен».

Фобур-Сент-Оноре была царством «ревущих двадцатых». На огромных плакатах шоколадная Жозефина Бейкер рекомендовала помаду для волос, а белокожие женщины рекламировали масло для загара. Магазинные витрины ломились от косметических средств, бижутерии, несессеров из крокодильей кожи, солей для ванн, шоколада мадам де Севинье, клюшек для гольфа, теннисных ракеток, солнечных очков, кожаных авиационных шлемов, портсигаров, сумочек-косметичек и прочих причиндалов из гардероба Виндзоров, без которых ни одна конторщица и ни один портье не могли выглядеть так, словно их жизнь протекает в сладком безделье на Ривьере.

Натыкаясь на прохожих и увиливая от машин, Додиньи, провожаемый истошными гудками клаксонов, взахлеб убеждал меня, что у шейха имелись веские причины отомстить мошеннику Пер-Лашезу. Забегая вперед, заглядывая мне в лицо и размахивая костлявыми клешнями рук, он риторически вопрошал:

– Как вы полагаете, что должен был сделать гордый араб, узнав, что французский арт-дилер обвел его вокруг пальца?

Я сделал единственно возможное заключение:

– Не сомневаюсь, что отпрыск царствующего дома Аравии немедленно купил маленький пистолетик и спрятался под мостом в надежде, что мимо пройдет Люпон.

Халид аль-Сауд, один из бесчисленных принцев правящего дома, недавно основавшего на Аравийском полуострове королевство Неджд и Хиджаз, занимал в гостинице роскошную анфиладу комнат. Он принял нас точно в указанное время. У дверей стояли два чернокожих слуги, одетые с опереточной, но подлинной роскошью. Сам Халид аль-Сауд выглядел настоящим арабским шейхом из «Тысячи и одной ночи»: ростом почти с меня, широкоплечий и узкобедрый, с таким же тонким носом с горбинкой, с той же прямой, жестковатой линией рта. Только глаза цвета маслин и смоляной цвет волос отличали нас друг от друга, как если бы один был позитивом фотографии, а второй – ее негативом. Длинный белоснежный тауб и такая же белая куфия на голове придавали арабу благородный вид.

Принц протянул мне руку:

– Доктор Воронин, о вас очень тепло отзывался посол Ирана. Я рад познакомиться с личным врачом его императорского величества Реза-шаха Пехлеви, да хранит его милосердный Аллах.

Он говорил на вполне сносном французском, но с тяжелым арабским акцентом.

Протянутая ладонь Додиньи повисла в воздухе, ему достался лишь сдержанный кивок. Халид аль-Сауд остался стоять, видимо, подчеркивая краткость аудиенции. Додиньи покружил вокруг расставленных по гостиной диванов и столиков, но потерял к ним интерес, не обнаружив в них никакой исторической ценности, а следовательно, и возможности скандального разоблачения.