Смертельный треугольник - [25]

Он снова позвонил Турецкому, у которого на сей раз молчали все рабочие и мобильные телефоны, кроме одного, того, который Александр Борисович оставлял включенным в любое время дня и ночи и который знали только ближайшие друзья. И который даже жене был не всегда доступен — Турецкий не только безопасности ради и «усиления остроты жизненных впечатлений для» периодически его менял.

— Саня, у меня еще просьба.

— Не уверен, что смогу вам помочь, товарищ генерал-лейтенант…

— Ты что, охренел? — изумился Гордеев. — Какой я тебе генерал…

— Вот-вот, — сказал Турецкий, — и я о том же. Уж больно щекотливая ситуация. — И отключился.

Гордеев озадаченно потер виски и потянулся к холодильнику, в котором лежала спасительная бутылка нарзана. А то засадить бы сейчас рюмочку-другую арманьяка, мелькнула лихая мысль.

— Но-но, — сказал Гордеев сам себе вслух.

Турецкий перезвонил через час с лишним и говорил уже нормальным голосом. Тон его был несколько назидательным.

— Юрка, сколько раз тебя просить, если ничего срочного, не нужно звонить по этому телефону. Мало ли где я могу быть…

— И где же ты был?

— Это неважно. Тебя же не убивали, верно?

— Как знать, — протянул Гордеев. — С угрозами мне уже звонили. Когда убивать начнут — не уверен, что предупредят.

— Почему ты мне ничего не сказал? — возмутился Турецкий.

— А что бы ты сделал? Выслал кавалерию?

— А почему бы и нет? Позвонил бы Денису Грязнову, попросил бы его орлов тебя покараулить.

— Это я и сам могу сделать. А от тебя мне другое нужно.

— Ну конечно, государственные бумаги тырить — вот что тебе от меня нужно.

— Вот и не угадал. Ты можешь для меня узнать состав бригады, которая выезжала на труп Монаховой? Я хотел бы поговорить с оперативниками и криминалистами.

— Юрка, — укоризненно сказал Турецкий, — ты совсем обалдел со своей частной практикой. Не совался бы ты в это дело, а?

— Почему это? — быстро спросил Гордеев. — Ты что-то знаешь, чего не можешь сказать?

— Да ничего я не знаю. Просто гниловатое оно какое-то. Ты обратил внимание, как пресса разом примолкла, будто кто-то рот ей заткнул?

— Заметил.

— Тебе этого недостаточно?

— Не знаю, — вздохнул Гордеев. — Я чувствую, что тут какая-то интересная интрига скрыта. Головоломка. Может очень интересное дельце оказаться.

— Вот именно что головоломка. Хочешь башку себе свернуть?

— Будто ты никогда так себя не ведешь…

В разговоре возникла очередная пауза.

— Ладно, я позвоню, — буркнул наконец Турецкий.

Гордеев еще посидел задумчиво перед телефоном, словно Турецкий мог перезвонить через несколько минут. Улыбнулся этой мысли.

Вышел из офиса и сквозь солнечный полдень побрел пообедать в кафе неподалеку, очень непрезентабельное, но с вполне сносной кухней. Когда он ел в обеденный перерыв один, всегда приходил сюда. В большом темном помещении с рядами обычных пластиковых столиков и растениями в горшках у каждого окна он взял себе отбивные с жареным картофелем. Это были такие серьезные куски мяса, что Гордеев — эпикуреец и гастроном — поразился. Челюстями пришлось работать минут пятнадцать. После обеда он выпил бокал пива и закурил сигарету. Полумрак и антураж советской столовки ничуть его не смущали. Он размышлял о давешнем разговоре с Турецким.

Ты, как всегда, все придумываешь, сказал себе он. Ну и что, что интуиция велит тебе заниматься этим чертовым бренди? Оперы занимались, криминалисты занимались. Следователь занимался. Ничего не нашли. А с другой стороны… Может, это и правильно? Может, надо незаметно постоянно и неутомимо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, свою точку зрения, и тогда постепенно твоя концепция, твои идеи обретут право на существование, более того — материализуются, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, хотя бы даже неизбежное………

Через пару часов Турецкий прислал по электронной почте список бригады, которая прибыла на место гибели Монаховой. Одного из оперативников Гордеев знал, это был знаменитый муровский опер Пушкин. Ему-то первому он и позвонил. Пушкин встретиться не мог, у него вечером намечалась какая-то важная операция, но по телефону поговорить не отказался. Помнил он все очень хорошо, знал, что мелочей в его работе не бывает, и сразу сказал Гордееву, что на столике Монаховой стояла наполовину опорожненная бутылка коньяка «Наполеон» и пустой стакан. Может, бренди? — поинтересовался Гордеев. Коньяк, отрезал Пушкин. Гордеев поблагодарил за помощь и позвонил в ЦСЭ — Центр судмедэкспертизы, где работал эксперт Лапшин, составлявший бумагу, выдержки из которой для Гордеева переписал Турецкий. Как правильно разговаривать с экспертами, Гордеев хорошо помнил еще со времен своей работы следователем. Кроме того, он кое-что предварительно выяснил про Лапшина. В общем и целом это был неплохой профессионал, с некоторыми, правда, нюансами и отступлениями от стандарта. Лапшина на месте не оказалось, но Гордеев смог раздобыть его мобильный телефон. Позвонил по нему, представился и сказал, что занимается делом, по которому тот в свое время работал и в котором возникли непредсказуемые осложнения. Эксперт заволновался и попросил уточнить, про какому именно. Гордеев сказал, что это слишком щепетильный момент, чтобы озвучивать его вот так, в телефонном разговоре, да еще по сотовой связи. Лапшин сказал, что готов встретиться немедленно, но в данный момент он фотографирует труп в Орехове-Борисове, так что это физически невозможно. Чтобы освободиться, ему понадобится еще не меньше трех часов. Договорились встретиться у Гордеева в офисе. Юрий Петрович вполне готов был пойти попить с Лапшиным пивка или даже угостить его арманьяком, если это поможет делу. Но пока он знал, что делу поможет только максимальный официоз и дистанция. Лапшин был из породы экспертов, которые трепетали из-за своей репутации и готовы были смывать ошибки кровью.