Смертельный треугольник - [21]

— Я не об этом. Хотя с удовольствием, — тут же поправился Гордеев. — Просто мне важно знать ваши планы.

Она немного помолчала. Потом созналась.

— Я ночую в общежитии ГИТИСа вместе с ребятами, которые заняты в съемках. У нас полностью молодежный состав.

— Молодцы, — похвалил Гордеев. — Не сомневаюсь, у вас все получится… Яна, я хотел бы вас попросить и продолжать там ночевать, если можно.

— Что-то случилось?

— Я вам потом объясню. Но, поверьте на слово, так для всех будет спокойней. Сможете?

— Да запросто. Все равно я со своим бойфрендом пока что разругалась.

— Вот и отлично. То есть я другое хотел сказать. В общем, вы поняли. Так что же, будем сегодня ужинать вместе?

— А то! Куда пойдем?

— Хотите в «Пушкинъ»?

— А не слишком пафосно?

— В самый раз, — заверил Гордеев. — Вы же звезда сериала, забыли?

Он положил трубку и задумался, глядя на записи на экране компьютера. Итак, накануне своей гибели Мила Монахова пила бренди. Кстати, что именно? Ведь часто, заблуждаясь, считают это конкретным напитком. А между тем понятие «бренди» на самом деле означает не более чем технологию производства. Изучая краткую историю появления арманьяка, Гордеев узнал заодно, что бренди возникло на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков, когда голландские купцы и моряки, занимавшиеся закупками соли в бассейне реки Шаранта, попутно забирали производившееся там вино — очень вкусное, но очень нестабильное. Чтобы, во-первых, сохранить вино, часто портившееся во время перевозок, а во-вторых, сократить число бочек, они начали подвергать это вино перегонке (дистилляции), а получившийся продукт получил название «brandewijn» — пережженное или перегнанное вино. Слово «brandewijn» постепенно трансформировалось в «бренди», и хотя голландцы были далеко не первыми, кто подвергал вино перегонке, именно им принадлежит честь дать название семейству самых разных спиртных напитков.

Тут в офис доставили посылку. По размерам Гордеев сразу же понял, что это картина. Он расписался в получении, дал курьеру на чай и запер дверь своего кабинета. Снял галстук и не торопясь, отодвигая приятные мгновения, разорвал упаковку. Картина оказалась размером примерно метр на восемьдесят сантиметров. Рама на ней была, видимо, более современная, чем сама картина. Что именно было нарисовано, разобрать действительно оказалось мудрено. Гордеев, например, никаких лошадей не увидел, а что касаемо натюрморта, то кое-что имелось. Например, когда он отходил от картины на пару метров, ему казалось, что он видит женщину, запрокинувшую голову и пьющую что-то из бокала. Но если он переворачивал картину, то все изменялось самым невообразимым образом: женщина больше не пила вино, он занималась любовью с неким загадочным существом. Ну и ну! А в нижнем правом углу картины стояла надпись «Chag». Даты, впрочем, не было.

Хотя Гордеев помнил, что великий художник прожил чуть ли не сто лет и умер в восьмидесятые годы прошлого века, картина могла быть самое позднее — двадцатых годов, ведь потом Шагал уже жил на Западе, и едва ли советский инженер-мостостроитель, каким бы он фанатичным коллекционером ни был, смог бы привезти Шагала из-за границы.

Гордеев даже понюхал картину, зажмурив глаза от удовольствия. Разумеется, она ничем не пахла. А не заделаться ли коллекционером, подумал Юрий Петрович и тут же Мысленно добавил: а на какие шиши? Он машинально осмотрел стены, но тут же себя и одернул: Шагала он конечно же отвезет домой… Что ж, до вечера время еще было, и Гордеев вернулся к текущим проблемам.

Позвонил Денис Грязнов, сказал, что вечером уже можно будет заехать за киношным удостоверением.

— На что оно тебе, кстати? — уточнил директор «Глории». — Надеюсь, ты им пользоваться не собираешься?

— Как это не собираюсь! Я с ним в Испанию поеду.

— Тяжело тебе приходится, — посочувствовал частный сыщик.

Затем Гордеев позвонил Турецкому и прозрачно намекнул, что было бы славно, если друг, товарищ и брат по оружию и борьбе организовал ему доступ к материалам дела о гибели Людмилы Монаховой-Зингер.

Турецкий немного подышал в трубку, потом сказал:

— Дело я тебе, конечно, не принесу, сам понимаешь. Но сам заглянуть в него вполне могу. Затребую сегодня же из архива. Скажи мне, что конкретно тебя интересует, и я попробую отыскать.

— Я хочу знать, что она пила на сон грядущий, из которого ей не суждено было вырваться. — Гордеев вздохнул, понимая, что просит от своего друга слишком многого. Хотя кто знает. — Вещдоки, которые были найдены на месте гибели, и заключение судмедэкспертизы о содержимом желудка и крови.

— Ладно. — Турецкий вдруг хихикнул.

— Ты чего? — удивился Гордеев.

— У нас шеф новый.

— В смысле?

— Заместитель генерального. Ты что, телевизор не смотришь? Новый зам генерального прокурора.

— И кто же?

— Носков Михаил Павлович.

— Никогда про такого не слышал.

— Ну да, рассказывай! Бывший главный военный прокурор.

— Ах этот…

— Этот, этот! О Юрка, включи ящик прямо сейчас, он интервью дает.

Михаил Павлович Носков, представительный мужчина лет сорока пяти, давал пресс-конференцию.

В тот момент, когда Гордеев увеличил звук, Носков сказал: