Смертельный холод - [64]

Гамаш удивленно посмотрел на нее.

– Что? Это великолепный фильм. Кэтрин Хепберн и Питер О’Тул в главных ролях. Действие происходит на Рождество, если я не ошибаюсь. Странно, правда? У нас сейчас тоже Рождество.

«В этом деле много странных совпадений», – подумал Гамаш.

Пошли титры, проревел лев «Метро-Голдвин-Мейер», мощная готическая музыка заполнила их уютную маленькую гостиную, на экране промелькнули причудливые изображения ухмыляющихся горгулий. Фильм с самого начала нагнетал мощь и разложение.

И страх.

«Лев зимой» начался.

Машина агента Николь юзом срезала угол, съезжая на дорогу к Трем Соснам – она чуть не проскочила мимо этого съезда. Гамаш не предложил ей остаться с ними в гостинице, но она решила, что все равно останется, даже если ей придется платить за это из собственных денег. После короткого разговора в Монреале с директрисой снобистской частной школы, где училась Кри, агент Николь отправилась домой собрать чемодан и наскоро перекусить с родней, собравшейся в их крохотном аккуратном домике.

Ее отец всегда нервничал в таких случаях и предупреждал дочь, чтобы она никому не рассказывала о том, что было с их семьей до отъезда из Чехословакии. Николь, выросшая в безукоризненном маленьком доме в восточной части Монреаля, видела бесконечный парад дальних родственников и друзей друзей, которые останавливались у них на какое-то время, хотя это скорее был не парад, а похоронный кортеж. Они входили в дверь, одетые в черное, с каменными мрачными лицами, произносили непонятные ей слова и привлекали к себе все внимание, какое можно было привлечь. Они требовали, кричали, стенали и жаловались. Они приезжали из Польши, Литвы и Венгрии, и юная Иветт, слушая их, уверилась, что у каждого человека свой язык. Она часто отиралась у дверей крохотной, переполненной, погруженной в хаос гостиной, которая прежде была такой уютной и спокойной, и пыталась понять, о чем они говорят. Поначалу незнакомцы говорили с ней ласково, потом, видя, что она не реагирует, начинали говорить громче и заканчивали тем, что принимались орать на неком универсальном языке, который говорил, что она ленива, глупа и неуважительна. Ее мать, прежде такая мягкая и добрая, тоже стала раздражительной и кричала на нее. На языке, непонятном Николь. Маленькая Иветт Николев стала иностранкой. Она всю свою жизнь стояла в стороне. Ей хотелось быть одной из них, но она знала, что ничего из этого не получится, ведь даже ее мать брала сторону других.

Вот тогда-то она и начала беспокоиться. Если ее дом столь шумен и набит битком, то что же ее ждет в большом мире? Что, если ее никто не поймет? Что, если что-то случится, а она не сможет действовать так, как ей говорят? Что, если ей понадобится что-то? Дадут ли ей это? И потому Иветт Николь научилась брать.

– Значит, ты вернулась к Гамашу, – сказал отец.

– Да, сэр.

Она улыбнулась ему. Он единственный стоял на ее стороне, когда она была ребенком. Он ловил ее взгляд, отводил ее в сторону, давал ириску, завернутую в трескучий целлофан. Он говорил ей, чтобы она спряталась где-нибудь и там – в стороне от любопытных и жадных глаз – развернула конфетку. Их тайна. Отец научил ее ценить необходимость тайн.

– Ты никогда не должна рассказывать ему про Чехословакию. Обещай мне, что не станешь это делать. Он не поймет. Они там в полиции любят только чистокровных квебекцев. А узнают, что ты чешка, – выкинут тебя, и делу конец. Как дядюшку Сола.

От одного лишь сравнения ее с этим глупым дядюшкой Солом у нее тошнота подступила к горлу. Глупого дядюшку Сола Николева выгнали из чешской полиции, и он не смог защитить семью. А потому все они погибли. Кроме ее отца, Ари Николева, ее матери и разъединенных и обиженных родственников, которые использовали их дом как отхожее место, марая своим дерьмом молодую семью.

Ари Николев в маленькой аккуратной спальне смотрел, как его дочь собирает чемодан, укладывая в него самую серую и тусклую одежду из своего шкафа. По предложению отца.

– Я знаю мужчин, – сказал он, когда она попыталась возразить.

– Но в этой одежде я не буду выглядеть привлекательной для мужчин. – Она ткнула пальцем в стопку одежды. – Мне казалось, ты говорил, что я должна понравиться Гамашу.

– Не сейчас. Поверь мне, ты ему еще понравишься в этой одежде.

Она отвернулась, чтобы взять косметичку, а он сунул ей две ириски в чемодан, где она найдет их вечером. И вспомнит о нем. А если повезет, то она так никогда и не узнает, что у него есть своя маленькая тайна.

Никакого дядюшки Сола не было. Никаких родственников, убитых руками коммунистов, тоже не было. Как не было и благородного геройского побега через границу. Он выдумал все это много лет назад, чтобы заткнуть рты родственникам жены, обосновавшимся в их доме. Эта ложь из слов была его спасательной лодкой, помогала ему держаться на плаву в море несчастий и страданий. Настоящих страданий. Даже он признавал это. Но ему требовалась собственная героическая история выживания.

И поэтому, внеся свою лепту в рождение маленькой Анжелины, а потом Иветт, он родил дядюшку Сола, в чью задачу входило спасение семейства. Но дядюшка Сол не выполнил свою миссию. Трагическое его падение – утрата доверия со стороны властей – стоило Ари жизни всей его вымышленной семьи.