Смертельный холод - [107]

Но скорее всего, ей ничто из этого и в голову не пришло. Она действовала инстинктивно, как и ее мать. А инстинкт Си-Си состоял в том, чтобы всегда избавляться от всего неприятного. Стирать из памяти, уничтожать. Так она поступила со своим безвольным и уступчивым мужем и своей необычной неразговорчивой дочерью.

А Эль была для нее громадной, жуткой неприятностью.

Элеонора Аллер умерла от рук своего единственного ребенка.

А потом умер и этот ребенок. Рейн-Мари вздохнула. Эти мысли наводили на нее грусть.

– Если Си-Си убила свою мать, то кто убил Си-Си? – спросила Рейн-Мари.

Гамаш помолчал. Потом сказал ей.

Наверху в гостинице лежала в своей кровати Иветт Николь, слушая музыку «Хоккейного вечера Канады» и изредка доносившиеся крики из общей комнаты внизу. Ей хотелось присоединиться к ним. Поговорить о новом контракте Томаса, о том, можно ли винить тренера в ужасном сезоне команды, о том, знали ли в Торонто, продавая Паже «Канадиенс», что тот травмирован.

Она испытывала какую-то симпатию к Бовуару в ту ночь, когда он болел и она ухаживала за ним, и на следующее утро, когда они вместе завтракали. Никакой розни. Взаимная симпатия. Облегчение, будто с ее плеч сняли груз, о существовании которого она и не подозревала.

А потом этот пожар и ее глупость – что ее понесло в здание? Еще один повод ненавидеть глупого дядюшку Сола. Это, конечно, была ее вина. Первопричиной всего, что случалось с ее семьей, был он. Он был червоточиной в их семейном древе.

«Она не стоит того». Эти слова ранили и жгли. Поначалу она даже не понимала, насколько глубока эта рана. Поначалу этого никогда не понимаешь. Ты словно немеешь. Но со временем ей это стало ясно. Она была глубоко уязвлена.

Гамаш поговорил с ней, и это было интересно. Это ей действительно помогло. Хотя бы в том, что ей стало понятно, как вести себя дальше. Она набрала номер на своем сотовом. Ответил мужской голос, на заднем фоне слышался звук хоккейного матча.

– У меня есть к тебе вопрос, – сказал Гамаш, и изменение интонации его голоса насторожило Рейн-Мари. – Правильно ли я поступил в деле Арно?

Сердце Рейн-Мари ёкнуло, когда она услышала этот вопрос от мужа. Только она знала, какую цену он заплатил. На публике он держался мужественно и твердо. Ни Жан Ги, ни Мишель Бребёф, ни даже его лучшие друзья не знали, как мучительно переживал он все это. Знала только она.

– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

– Из-за этого дела. Оно не только об убийстве. Оно в некотором роде еще и о вере.

– Все дела, которые ты расследовал, так или иначе имели в своей основе веру. Во что верит убийца, во что веришь ты.

Это было правдой. Мы – то, во что мы верим. И единственным делом, в котором он был очень близок к тому, чтобы предать свою веру, было дело Арно.

– Может быть, нужно было позволить им умереть.

Вот оно. Не руководствовался ли он в деле Арно эгоистическими соображениями? Своей гордыней? Своей уверенностью в том, что он прав, а все остальные заблуждаются?

Гамаш помнил проведенное без огласки и в спешке совещание в управлении Квебекской полиции. Решение позволить этим людям совершить самоубийство ради сохранения репутации полиции. Он помнил свои возражения, помнил, что большинство голосов было против него. А после этого он ушел. Он все еще ощущал уколы стыда, вспоминая о том, что случилось после. Он взялся расследовать дело в Маттон-Бее, как можно дальше от управления. Там он собирался прочистить мозги. Но он с самого начала знал, чтó должен сделать.

А встреча с рыбаком рассеяла последние сомнения.

Гамаш купил билет на первый самолет и вернулся в Монреаль. Это был тот самый уик-энд, когда Арно решил отправиться в Абитиби. Гамашу пришлось проделать долгий путь на машине. И чем ближе он подъезжал к пункту назначения, тем хуже становилась погода. Первая снежная буря этой зимой обрушилась на землю быстро и коварно. Гамаш потерялся, а машина его застряла.

Но он молился и дергал машину, и в конечном счете покрышки сцепились с дорогой, ему удалось выбраться из заноса, и он пробрался назад до главной дороги. До правильной дороги. Нашел домик и прибыл вовремя.

Когда вошел Гамаш, Арно на миг застыл, а затем прыгнул туда, где лежал его пистолет. И в то мгновение, когда Арно сделал прыжок, Гамаш понял кое-что про него. Он собирался дождаться, когда другие покончат с собой, а потом – исчезнуть.

Гамаш метнулся в угол комнаты и первым схватил пистолет. И внезапно все закончилось. Всех троих отвезли в Монреаль, где их ждал суд. Суд, которого никто, кроме Армана Гамаша, не хотел.

Процесс привлек внимание общественности, мнения разделились не только в полиции, но и среди простых граждан. Многие винили Гамаша. Он совершил немыслимое. Вынес на всеобщее обозрение грязное белье.

Гамаш предвидел это, и потому решение далось ему с немалым трудом. Потерять уважение коллег – дело страшное. Трудно было стать парией.

И в час, когда уверен наш счастливец,

Что наступил расцвет его величья,

Мороз изгложет корни, и падет

Он так же, как и я.

– «И вот он пал, он пал, как Люцифер», – шепотом сказал Гамаш.

– «Навеки, без надежд», – закончила без него цитату Рейн-Мари. – Неужели ты настолько велик, Арман, что твое падение станет легендой?