Смертельный груз - [97]

И остальные показания Феликса выглядели столь же бесполезными. Он заявил, что после завершения их разговора в 23.45 гулял по Парижу до половины второго. Но по неудачному стечению обстоятельств, никто не видел, как он покидал дом, по пути Феликс не встретил никого из знакомых и не заходил никуда, где могли бы его опознать. А было ли это, задумался Клиффорд, простым совпадением? Быть может, история Феликса попросту лжива?

Затем он вспомнил, что звук захлопнувшейся двери все же не остался незамеченным. Франсуа слышал его в час ночи. Но если Феликс ушел в 23.45, то кто же захлопнул дверь позднее? Напрашивались два ответа на этот вопрос. Либо Феликс сказал неправду о времени своего ухода, либо сама мадам куда-то отправилась в столь поздний час. Вот только наш адвокат не знал, какой из ответов правильный, но хуже всего была для него полнейшая невозможность выяснить истину.

Столь же бессмысленным для защиты оказывалось названное Феликсом имя женщины в меховой шубе, встреченной им на пароме в Фолкстоун. Даже если это действительно была мисс Девайн, сей факт не доказывал, что на борту одновременно не находилась и мадам Буарак. Следовало допускать и другую вероятность. Путешествуя вместе с мадам Буарак, Феликс заметил на пароме прославленную актрису, а ее скорая кончина позволила безнаказанно лгать, что его видели именно в обществе знаменитости. Но ведь даже если доказать, что звезда сцены действительно присутствовала на пароме, это ничего не давало для пользы дела.

Впрочем, гораздо более серьезной проблемой становилась неспособность Феликса обеспечить себе алиби. Клиффорд собирался построить защиту именно на нем и теперь был более чем разочарован. Местонахождение человека или людей, организовавших отправку и получение бочки, установили дважды: в десять часов утра в среду с вокзала Ватерлоо и в четверть четвертого пополудни в четверг с Северного вокзала. Клиффорд сверился со своим экземпляром «Континентального справочника Брэдшоу». Чтобы успеть в Париж к указанному времени, житель Лондона должен был выехать в девять часов утра в четверг с вокзала Чаринг-Кросс и никак не мог вернуться в Англию до 5.35 утром в пятницу. Следовательно, Феликсу нужно было бы обеспечить себе алиби либо на 10.00 в среду, либо на промежуток с 9.00 в четверг до 5.35 в пятницу, и значительная часть подозрений оказалась бы с него снята. Но именно это он и не смог сделать.

Клиффорд вернулся к своим записям показаний. По его собственным словам, в 10.00 в среду Феликс занимался живописью в своей мастерской. Но только отсутствие постоянной экономки и странная манера приходящей домработницы оставлять на столе готовый завтрак не давали возможности доказать это. И как последний идиот, Феликс не отозвался на звонки посторонних в дом, не желая, чтобы его отрывали от работы. А между тем один из тех посетителей мог бы сейчас спасти его.

Теперь что касалось утра и вечера четверга. Чтобы успеть к поезду, отходившему с Чаринг-Кросс в 9.00, Феликс должен был бы выехать из «Сен-Мало» не позже 8.05. Согласно его заявлению, завтрак ему готовили к восьми утра, и у него не оставалось бы времени съесть его. Однако ничто не мешало ему потратить две-три минуты, чтобы избавиться от пищи, бросить грязные тарелки, еду унести с собой и создать впечатление, что он полноценно позавтракал. Здесь все же могла хоть чем-то помочь прислуга. Клиффорд был не в состоянии разобраться в этом без обязательной беседы с ней.

Адвокат вновь обратился к записям. В своих показаниях Феликс утверждал, что после завтрака в тот день работал непрерывно до половины седьмого, сделав паузу лишь для обеда и чашки какао. После чего переоделся и отправился в Лондон, где поужинал один в «Грешеме». Пусть он не встретил там знакомых, оставался шанс, что официант, швейцар или метрдотель популярного ресторана запомнили его. Потом, чувствуя себя усталым, он уже в девять часов вечера вернулся домой, и никто не мог ничего знать о его передвижениях до 7.30 следующего утра, когда он отозвался на стук миссис Мерфи.

Но даже если он успел побывать в Париже и встретить бочку на Северном вокзале, он вполне успевал добраться до дома к 7.30. Стало быть, его отзыв на стук в дверь не имел принципиального значения. Разумеется, если Феликс говорил правду, его неспособность подтвердить свои показания представлялась досадным и неудачным для него стечением обстоятельств. Но говорил ли Феликс правду?

Имелись находки, сделанные Бернли в «Сен-Мало»: письмо Эмми, оттиск на промокательной бумаге, булавка с бриллиантами. Каждая из этих улик в отдельности была для Феликса как сильный удар, а все вместе они представлялись совершенно неопровержимыми доказательствами вины. Но он тем не менее даже не попытался хоть что-то объяснить. Он попросту заявлял о своем полном неведении происхождения этих трех предметов. А если сам обвиняемый не мог найти правдоподобного объяснения, то как это прикажете сделать ему – Клиффорду?

Но ничто во всем этом деле не повергало адвоката в более глубокую депрессию, чем признание, сделанное Феликсом относительно своих прошлых отношений с мадам Буарак. Могло, конечно, случиться и так, что Феликс – незнакомец, случайно введенный в дом Буараков, – влюбился в хозяйку и уговорил ее бежать с ним. Но если Феликс представал не простым незнакомцем, глубоко полюбившим мадам Буарак, а человеком, который в прошлом был с ней обручен, насколько убедительней начинала выглядеть версия их совместного побега. Какую живописную картину мог нарисовать перед жюри присяжных любой толковый прокурор! Женщина, против воли выданная замуж за человека, которого, возможно, презирала, жизнь которой из-за этого превратилась в бесконечную муку, внезапно вновь встречает своего давнего избранника… А ее бывший возлюбленный, в ком вспыхнули все угасшие было чувства, во время непредвиденной встречи понимает, насколько тяготится любимая брачными узами… В таком случае попытка побега становится совершенно объяснимой.