Смертельный азарт - [9]

— Извини, Лера, я ошибся. — Спартак смущенно мял в руках шелковистый ворс. — Завтра я его продам. И купим другой.

Классически красивое (ах, если б не лысый, круглый, как мяч, череп!) лицо сестры исказила ярость, глаза полыхнули синим пламенем, и она отрезала:

— Не нужен другой! Нужно ехать на Кубу! В госпиталь святого Марка! И вернуться оттуда без всяких париков, со своими волосьями!

— Волосами, — мягко поправил Спартак. — Поедешь. Я тебе клянусь. Документы уже готовы, а деньги для такого дела мы скоро найдем. Обязательно.

Она сразу же улыбнулась, смахнула слезы и сказала виновато и нежно:

— Пойди вымойся, ты словно в помойке вывалялся. Я подогрею ужин, а мама весь день спала и лежит чистая.

Спартак пошел в ванную, облегченно решив, что дома сегодня, слава Богу, все в порядке, вечером можно будет спокойно поработать, а значит, жизнь — штука вполне терпимая. Во всяком случае, по шкале ценностей семьи Дубиных.

За два часа до того, как Спартак оказался дома, Сашка Корвет, разогнав синий «форд-эскорт» до предельно допустимой скорости, решил даже и не заезжать в Москву, Конечно, надо было бы отвезти раненого друга в больницу Склифосовского, можно было попытаться сочинить историю, что пошли-де в лес по грибы, а какая-то шпана подстрелила и убежала. Можно было бы с помощью фантазерки Риммы сочинить сказку и того убедительней, но Корвет знал, что врачи «Склифа» сейчас никаким сказкам о случайных ножевых и огнестрельных ранениях не верят, помощь пострадавшему оказывают тут же, но тут же вызывают и милицию для выяснения обстоятельств. А слегка бредивший на заднем сиденье машины Илья мог исказить по беспамятству любую, самую надежную и непробиваемую историю. «Склиф» исключался, как исключалась любая другая официальная лечебница.

По Кольцевой дороге Корвет добрался до Ярославского шоссе и через двенадцать минут, не доезжая до города Пушкино, свернул у поста ГАИ вправо, почти сразу же вкатившись в городок Ивантеевка, который всего как десяток лет назад числился подмосковной деревней на берегу речки Уча.

И ныне, несмотря на наличие светофоров на центральных улицах, универмага столичного типа, торговых ларьков, набитых заграничным барахлом со всего света, многоэтажных бетонных и кирпичных домов, Ивантеевка продолжала в быту своем упорно сохранять деревенский дух — добродушный, доброжелательный, с невысоким ритмом повседневности, мягким отношением друг к другу, не без пьяных драк молодежи на танцах, ясное дело, но в целом это была еще неторопливая, спокойная Россия, в сорока километрах от бешеной Москвы, рвущейся в ранг европейско-американских столиц и увязающей ногами в дремучем варварстве скифов «с раскосыми и жадными очами», как было с гениальной точностью определено поэтом в начале века.

Корвет миновал центр и уже на выезде из города остановился в том квартале, где сохранились еще частные, бревенчатые большей частью, дома с печным отоплением, садиками-огородиками на подворье, заборами и сараями для свинюшек и курочек.

Корвет притер машину прямо к красивой калитке в недавно покрашенном зеленом заборчике, вышел из-за руля и нажал на кнопку звонка, установленную на столбике калитки.

Небольшой и аккуратный бревенчатый дом под цинковой крышей поначалу ответил ему ревущим лаем зашедшейся в сторожевом усердии кавказской овчарки, но потом стукнула дверь, шаркая ногами, подошел сухощавый старик и прищурился, разглядывая сквозь переплеты калитки позднего гостя.

Корвет сказал весело и добродушно:

— Уйми, пожалуйста, своего кобеля, Евгений Григорьевич, а потом быстренько надевай белый халат, бери в руки слесарные инструменты и тряхни стариной. У меня в машине человек с простреленными ногами.

Старик приоткрыл калитку и спросил со спокойной озабоченностью:

— Человек или твой дружок, Сашка?

— Ближе, чем он и ты, у меня в жизни никого нет, — ровно ответил Корвет и с такой силой пнул в бок — по ребрам — подлетевшего рычащего пса, что тот завыл и кубарем откатился на клубничные грядки.

— Свои, Алтай! На место! — слегка прибавил строгости в голосе старик. Пес послушно исчез, а хозяин закончил: — Боюсь, Сашок, что ты со своей просьбой припоздал лет на пять. С серьезными ранениями я уже не справлюсь.

— Справишься, Евгений Григорьевич, — уверенно возразил Корвет. — И не бойся, никакой особой уголовщины у нас нет. Поехали на шашлыки, решили пострелять из мелкашки и случайно попали парню по ногам.

— Меня состав событий не интересует, — дребезжаще хохотнул хозяин. — Чем смогу, тем помогу.

Через полтора часа старый полковой хирург неторопливо выцедил большую рюмку крепко охлажденной водки и самодовольно сообщил:

— Такие пустяковые операции для меня еще семечки! Это даже не работа для боевого хирурга. В восемьдесят первом в Афганистане с такими ранами у меня справлялись медсестры, а я только приглядывал да придерживал их усердие. Ночью твой дружок помучится, поскольку у меня нет обезболивающего, а через три дня будет прыгать, как горный козлик. У вас, ребята, деньги есть?

— Все путем, — кивнул Корвет. — Не волнуйся. Отъедем и купим, что надо.

— А я живу только на апельсинах! — радостно сообщила Римма. — Месяцами питаюсь только апельсинами, медом и водкой.