Смертельная любовь - [17]

Уже случилось то, что стало легендой русской литературы: когда Некрасов и Григорович читали ночь напролет повесть «Белые ночи» и в четыре утра пришли обнять 24-летнего автора, а Белинскому повесть передали со словами: «Новый Гоголь явился!». И вот этого «нового Гоголя», утопического социалиста по взглядам, участника тайного революционного общества, должны казнить.

Русский философ Григорий Померанц о нем скажет: «До “Записок из подполья” был талантливый национальный писатель, после – один из первой десятки гениев мировой литературы».

«Записки из подполья», как и «Записки из Мертвого дома» и «Униженные и оскорбленные», написаны после каторги, куда отправят Достоевского прямо с эшафота, – царь придумает такой спектакль, чтобы жертве объявили о замене смертной казни каторжными работами в последнюю минуту.

Устный рассказ Достоевского, записанный его современницей: «Не верил, не понимал, пока не увидел креста… Священник… Мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали… Не могли же они шутить даже с крестом!.. Не могли играть такую трагикомедию… Это я совершенно ясно сознавал… Смерть неминуема».

Друзья, стоявшие вокруг эшафота, рассказывают, что он, нервный, измученный многомесячным тюремным заключением, в эту минуту сохранял спокойствие и достоинство.

«Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты», – свидетельство Достоевского.

Из воспоминаний очевидца: «отдано было приказание “колпаки надвинуть на глаза”… Раздалась команда – и вслед за тем группа солдат – их было человек шестнадцать, – стоявших у самого эшафота, по команде направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева и Момбелли…»

Запись Достоевского 22 декабря 1849 года: «Ведь был же я сегодня у смерти, три четверти часа прожил с этой мыслью, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу… Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья…»

* * *

Перерождение Достоевского, случившееся в результате этого фантастического переживания, с добавком того, что узнал среди несчастных сидельцев каторжной тюрьмы, отвратило от любого насилия, обратило в глубокую веру и дало миру гения.

Его годы и прежде протекали тяжко. Был подвержен падучей болезни – эпилепсии. Когда случались эпилептические припадки – как бы и тогда умирал, теряя сознание. Говорили, что в детстве видел, как отец, жестокий человек, убил крепостного, – будто бы с тех пор начались припадки. Этот мотив возьмет в роман «Братья Карамазовы».

Все мотивы брал из месива жизни, откликаясь горячо и страстно на любые проявления человеческие, на скорби людские.

Зная, что такое быть между жизнью и смертью, писал не чернилами, а кровью.

Встретившись с самым низким и самым высоким, самым грешным и самым святым, узнав убийц и честолюбцев, для которых нет никаких моральных запретов, угадав, к чему приводит возвеличивание себя и отсутствие сострадания к другим, заглянув в бездны человеческого духа, за пятнадцать лет истового литературного труда создал шедевры: «Преступление и наказание», «Игрок», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», «Дневник писателя» с 1873-го по 1881-й.

Роман или повесть всегда торопился закончить к сроку: литература представляла собой не баловство, а средство прожить себе и семье.

Семья – в разные годы – разная.

* * *

Его дочь от последнего брака, Любовь Федоровна Достоевская, ставши взрослой, проницательно заметит, что годы, которые другие молодые люди естественно отдают любовным утехам, Федор Михайлович провел на каторжном поселении, где было не до утех – оттого его неопытность в любовных делах, оттого страстность, с какой погрузился в любовь, когда освободился с каторги, когда жизнь открылась ему заново, заиграв всеми мыслимыми и немыслимыми красками. «…он стал мужчиной и хотел любить», – заключает она.

Ему 34. Из политкаторжан он переведен в рядовые солдаты и служит в Семипалатинске, где Бог посылает, по его словам, «знакомство одного семейства»: мужа и жену Исаевых. Александр Иванович Исаев беден, болен чахоткой, пьет. «Но не он привлекал меня к себе, – признается Достоевский, – а жена его, Марья Дмитриевна. Эта дама еще молодая, 28 лет, хорошенькая, очень образованная, очень умная, добра, мила, грациозна, с превосходным, великодушным сердцем…»

Характеристика, сделанная впоследствии его ревнивой дочерью, прямо противоположна: «Но какую ужасную женщину послала судьба моему отцу!»

Маша Исаева, первая любовь Достоевского, – красивая блондинка, натура поэтическая и экзальтированная, также с признаками зловещего чахоточного румянца на бледном челе.

«Конечно, моя любовь к ней была скрытая и безнадежная», – печалится Достоевский.

Ее мужа переводят на службу за 500 верст от Семипалатинска. Неизбежность разлуки ввергает Достоевского в отчаяние: он не может сдержать слез. «Я потерял то, что составляло для меня все». И еще сильнее: «С мая месяца, когда я расстался с ней, моя жизнь была ад».

Но Исаев умирает от чахотки, и Марья Дмитриевна свободна. «Она дала мне слово быть женой моей!» – счастливо восклицает Достоевский. И – начинается какая-то тягомотина: двусмыслица, затруднения, невозможность соединиться. Образчик переживаний нашего героя, как всегда, запредельно пылкий и запредельно нервический: «Никогда в жизни я не выносил такого отчаяния… сердце сосет тоска смертельная, ночью сны, вскрикивания, горловые спазмы душат меня, слезы то запрутся упорно, то хлынут ручьем… Любовь в мои лета не блажь, она продолжается два года, слышите, два года… Я погибну, если потеряю своего ангела: или с ума сойду, или в Иртыш!»