Смерть во спасение - [42]

Провидец ещё что-то хотел добавить, но, взглянув на встревоженного Иоанна, умолк и сел. Пугать друзей ни к чему. До сих пор все четверо его щедротами кормились, кои он с княжеского стола имел. А тут благодаря Иеремии они сами с усами, его обильно потчуют, пиры закатывают. Теперь уж медок малиновый, черничный, брусничный не переводился на столе, перепелиные яйца подавались через день, а каждое воскресенье, если не было поста, они лакомились и баранинкой, и дичью. Детское личико Иеремии округлилось, стал выступать животик, а Пётр совсем разбух как бочка. Даже Иоанн, кто всегда за версту чуял тревогу, на новоявленных знахарей не ворчал, ибо трапезная перемена их жизни ему весьма понравилась.

   — И уезжать пора, — помолчав, добавил Гийом. — Созвездия наши, совершив круг, Отходят к югу, их влияние здесь ослабевает, а потому они не могут уже нам покровительствовать, и любое малое зло для нас почти неодолимо... Уезжать надо! Никогда столько тенёт по углам не видел, да столько пауков из щелей не вылезало...

   — Куда уезжать-то? — возразил Пётр. — От добра добра не ищут, сам глаголил. А если уж и собираться куда-нибудь в тёплые места, то надобно деньжат подкопить, крепкой одёжой обзавестись. И ныне мы себе можем позволить чуть-чуть пожить и для себя. И без всякой корысти я то реку.

   — Пётр прав, — согласился Иоанн. — Здесь мы как у Христа за пазухой. И люди вокруг приветливые, незлобивые. Тянет, конечно, в родные места, к теплу на старости хочется поближе, но если уж заново перебираться в Грецию, то хотя бы надо иметь тугой кошель с серебром да прочные новые сапоги каждому, чтоб не побираться по дороге. А если мы откажемся от того успешного знахарского дела, каким занимаются Пётр и Иеремия, мы не соберём ни этого серебра, ни сапог. И хотя бы ради этого не стоит им бросаться, а потом наш Ерёмушка не колдун лесной, а болезни людские прекращает, я сам видел слёзы на глазах многих, кого к жизни вернул.

   — Но он не имеет на это права! — взрывался Гийом. — Разве он изучал Гиппократово искусство? Вы поощряете, друзья мои, шарлатанство.

   — А ты зрел тех старух, которые называют себя здесь знахарками? — ворвался в спор Пётр. — А я повидал! Так вот, некоторые из них читать не умеют, отличить зверобой от мяты не могут, зато торгуют бойко и крикливо. Мы же с Иеремией кое-какими знаниями обладаем. И не малыми. И каждый день познаем новое, не ленимся учиться у всех. И работаем, и люди нам благодарны, так чего ты каркаешь: сны ему не те снятся, тенёта по углам... Тебе, видно, хочется, чтоб мы только твоими щедротами кормились да тебя восхваляли за них каждый день. А тут перестали оды в твою честь воспевать, ты и обиделся.

   — Какая глупость! — вспылил Гийом и даже покраснел от такого обвинения. Ему и в голову не приходило, что друзья могут столь превратно понять его опасения.

   — А чего ты покраснел? — нахально спросил Пётр.

   — Откуда я знаю, почему краснота выступила на коже? Я не лекарь и не знахарь.

   — А я знахарь, — не унимался Пётр. — И вижу, что тебе стало стыдно, ибо мы угадали твои тайные намерения снова подчинить всех нас своей воле...

   — Нехорошо приписывать мне то, о чём я никогда даже не задумывался, — ещё больше покраснев, с обидой промолвил Гийом. — Пока люди выздоравливают, вас будут благодарить и славить, но как только кто-нибудь один умрёт, все вины и проклятья падут на нас. Даже если вы будете в том невиновны. Мы чужестранцы, стоит о том помнить. И мы сделали много ошибок. Дурных сплетен больше, чем правды. Кому какое дело, что мы изгнанники, что у нас с русичами одна вера...

   — Мы же творим много добра, — произнёс Пётр.

   — Люди никогда не помнят добра, — тихим голосом выговорил Гийом. — Одна капля дёгтя портит бочку мёда. Впрочем, вы всё это знаете, зачем я вам объясняю...

На мгновение в келье, где они спорили, повисло молчание, и все посмотрели на Иеремию как главного виновника спора. Он за всё это время не проронил ни слова, сидя за столом с невозмутимым лицом. Неожиданное его возвышение среди местных жителей и бремя как славы, так и материальных выгод его резко переменили. Обычно живой, разговорчивый, даже болтливый, Ерёма, как все ласково его звали, старался каждому помочь добрым словом, а то и снадобьем, он неплохо в них для непосвящённого разбирался и легко угадывал любую человеческую натуру. Посмотрев на ребёнка, он мог тотчас сказать, каким тот вырастет: праведником, лентяем, разбойником, воином или ремесленником. Карту будущего человеческого нрава он прочитывал и по руке, и по линиям ступни, и другим важным знакам, разбросанным на теле. Он не мог предвидеть будущего, как Гийом, или прочитать человеческую судьбу по 6обам, ракушкам, другим гаданиям, как Иоанн, но свой раздел волхвования знал назубок. Один Пётр в этой четвёрке дара волхвования не имел, прибился к ним случайно, но прижился и стал родным.

   — Что скажешь, Ерёмушка? — ласково проговорил Пётр, обращаясь к другу.

   — Feci quod potui, faciant meliora potentes, — помолчав, изрёк Иеремия.

Заважничав и приобретя славу знахаря, он перестал попусту болтать да веселить всех, завёл при своём детском личике глубокомысленную мину, каковой более всего подходили старые древнеримские максимы. Вот и сейчас он выкопал из памяти классический афоризм: «Я сделал что мог, кто может, пусть сделает лучше». Этой фразой когда-то древнеримские консулы передавали власть друг другу. Иеремия и походил ныне на маленького властелина, не желавшего никому уступать сей титул.