Смерть во спасение - [4]

   — Вот ты сказал, что слуга десятского чуть в печке не сгорел, — помолчав, продолжил Григорий Абыслов. — Но и тут заковыка! Убийство свершилось в три-четыре часа утра, а истопник Шешуни нам поведал, что к семи вечера печь уже протопилась и к полуночи она остыла. Выходит, он выкладывал тебе ложь — да, видно, с чужих слов умелых! Вот и стоит подумать, что за кровоядцы на десятского напали...

   — Так где они, эти кровоядцы? Почему не нашли их! — выкрикнул в запале Ярослав, даже не вникнув в тонкий смысл рассуждений посла.

   — А всё потому, что ни один сторож их в лицо не видел, никто не знает, в какую сторону они скрылись, — усмехнувшись, ответил тысяцкий. — Мы с утра все окрестные места пролазили, хотели тело убитого дружинника найти, но так и не сыскали. Разве не странно?.. Конечно, могли злодеи под лёд Шешуню спустить, тогда весной тело обнаружится. Только я так полагаю, княже, что и весной мы его не сыщем!

   — И где же оно? — не понял князь.

   — Да нет его и не было. Шешуня придумал и нападение на себя, и жену убил, и слугу, подучив, к тебе, ваша милость, отправил, чтоб с Гориславом спрятать концы в воду. Ведь назавтра мы бы розыск учинили и в первую очередь Шешуню спросили: какой такой ков замыслил тысяцкий против князя, что десятский знает, и почему тебя, ваша милость, ввёл в заблуждение. И пришлось бы ему отвечать по всей строгости, а за навет, да ещё смертельный, он сам мог жизни лишиться. Вот как! А в подтверждение тому: после твоего отъезда, князь, исчез и слуга Шешуни. Как сквозь землю провалился, — посол помолчал, давая Ярославу возможность обдумать столь важные выводы, а потом добавил: — А всё подробно я так объясняю, ваша милость, что нету на нас, призренных тобой, никакой вины. Потому возвращайся, князь, забудем худое да новым миром укрепимся!

Тысяцкий поклонился Ярославу, трижды перекрестился на икону. Спокойная и обстоятельная речь посла посеяла сомнения в душе князя. Умом он понимал, что поступил сгоряча, безрассудно, не стоило доверяться слепо таиннику и уж для начала самому во всём разобраться, а потом принимать решение. Но содеянного не вернёшь. И вернуться теперь обратно на княжение — значит признать свою вину перед новгородцами. Каждый будет тыкать в него пальцем да приговаривать: «Вон безголовый князь назад на свой двор трусит. Сам своё безумство да правоту нашу признал!» Придётся и купцов освобождать, их обозы с зерном, а те потом с него ещё штрафы затребуют. Такое и с предыдущими князьями бывало. Но это бы полбеды. Будучи охвачен яростью, Ярослав послал гонцов к родным братьям Георгию, великому князю владимирскому, и Святославу в Юрьев Польский за ратной помощью. Ответа он ещё не получил, но не сомневался в братниной поддержке. Те наверняка уже объявили сбор своих дружин, а тут окажется, что князь в горячке свои обиды придумал и смуту великую учинил.

Всеволодовича даже в жар бросило от невесёлых собственных раздумий. Но послы новгородские ожидали вразумительного ответа от князя, считая, что привели веские доводы своей невиновности. А значит, и князю требовалось выставить свои крепкие резоны. Негоже ему самодуром безголовым прослыть.

Он сидел на лавке у окна, хмуро глядя на мокрый снежок, падающий за окном. Хозяин уже ладил деревянные колёса к своей телеге, готовясь к лету, и душа у него больше ни о чём не болела. Ярослав даже позавидовал этому мужику. С ним, верно, уж такая оказия произойти не может. Видно по всему, что он мужик обстоятельный, головастый и впросак не попадёт.

   — Меня не только смерть Шешуни да дружинника моего Романа с княжеского кресла сорвала. Случаются и понапраслины, не спорю! И в ваших речах может быть скрыта истинная правда. Но в том ещё надо разобраться. Однако я сам на последнем вече присутствовал, когда несколько крикунов меня поносили под радостные вопли одобрения. И никто из вас за мою честь не вступился! Никто из вечевого собрания! А каково мне слушать было эти поносные слова да унижение терпеть?! И потому, прежде чем на мировую пойти, я головы тех крикунов хочу, кто меня на площади охаивал! — неожиданно потребовал князь.

Послы, убелённые сединами, не ожидали столь суровых условий и с тревогой переглянулись.

   — Но, князь, у нас на вече каждый волен своё мнение свободно высказать, на то мы и республика, и вольность эту выше чести своей собственной бережём, — выступив вперёд и отвесив поклон, выговорил старец Серафим.

   — Так вольность ваша выше чести княжьей? — взъярился Ярослав. — И вы те оскорбления под защиту берёте! Тогда и вас всех надобно в узилище отправить. Эй, стража, взять их!

Стражники, заслышав зов князя, вбежали в горницу, но Гундарь на мгновение остановил их:

   — Ваша милость, негоже нам на послов руку поднимать, не по совести так.

   — Я сам ведаю, что по совести, а что нет! — Князь резанул бешеным взглядом воеводу. — Взять их, я сказал! И в цепи всех троих заковать.

Но через час всё ж одного посла, Григория Абыслова, призвал к себе, приказал ему ехать в Новгород да отпустить к нему жену. И тут была уловка: князь не хотел так быстро идти на попятную, пусть приедут и ещё раз попросят.