Смерть великана Матица - [14]

Матиц стоял с протянутой рукой и не двигаясь смотрел, как Тилчка поднималась в гору. Внезапно его охватил озноб. Широко открыв глаза и рот, он лихорадочно глотал воздух. Это длилось довольно долго, наконец он позвал.

— Тилчка!..

В его голосе явственно звучал страх, и Тилчка сразу оглянулась.

— Что случилось, Матиц? — встревоженно спросила она.

Матиц выпрямился, поднял палец и очень медленно выдавил из себя:

— Тилчка, Лопутник сказал: «Исчезни!»

Она наморщила лоб и серьезно спросила:

— Когда он это сказал?

— Сегодня утром.

— Ага! — кивнула она и задумалась.

— Ты сердишься?.. — спросил Матиц и испуганно заморгал.

— А почему я должна сердиться? — удивилась Тилчка.

— За то, что я забыл про Лопутника… — полным раскаяния голосом пояснил Матиц и опустил только глаза, из-за подсолнуха он не мог опустить головы.

— О, Матиц, Матиц, — засмеялась Тилчка. — Ведь ты же видишь, что я ухожу! Видишь? — спросила она и хлопнула рукой по одеялу, а затем по рюкзаку.

— Видишь… — выдохнул Матиц и кивнул.

— Вот и скажи Лопутнику, что я ушла.

— Ушла, — повторил Матиц.

— И если вернусь, то вернусь с партизанами.

— С партизанами… — выпрямился Матиц и поморгал своими огромными мутными глазами.

— Правильно, а теперь еще раз: прощай! Нет, не прощай, а до свидания, — сказала она решительно и помахала ему рукой.

Матиц стоял неподвижно и смотрел ей вслед, пока Лазнар не толкнул его в спину и не заорал сердито:

— С дороги, колода!

Матиц только теперь увидел, что вокруг царит страшная суматоха. Обитатели усадьбы тащили куда-то мешки и корзины, чаны и кадки и при этом переругивались друг с другом. Матиц всем мешал, поэтому он сел за каменный стол под навесом, увитым виноградом.

Там он и сидел, прямой, с горящим на груди подсолнухом, похожий на вождя племени, свысока наблюдающего за стараниями подданных. Когда суета немного улеглась, из дома вышли Лазнарица и служанка. У Лазнарицы в руках была кропильница и оливковая ветка, у служанки — старая сковорода с длинной ручкой, в которой на раскаленных углях тлели листья оливы. Они двинулись по проселку в сторону дороги, кадили и кропили святой водой путь окрест себя.

Лазнар вышел из хлева и остановился как вкопанный. Сорвав с головы шляпу, со злостью бросил ее на землю и заорал во весь голос:

— Дура баба, ты что, с ума сходишь?

Лазарнице было неловко, что муж застал ее за таким занятием, поскольку она старательно скрывала от него свою набожность.

— Ох, Томаж, а ты отвернись! — сказала она, не глядя на него. — Хочу покадить и покропить вокруг, чтобы дьяволы к нам не явились!

— Дура! — презрительно рявкнул Лазнар, известный своим свободомыслием. — Сам папа римский и покадил, и покропил их именно для того, чтобы они явились. Если мне не веришь, сходи к священнику, попроси его покадить. Думаешь, он согласится?!

Лазнарица смотрела на него во все глаза и медленно качала головой.

— Ну! — развел руками Лазнар. Подобрал шляпу, стукнул ею о колено, стряхивая пыль, и задумчиво сказал — У бери-ка свое барахло. Покадишь после их ухода, если они сами не покадят…

— Как это сами покадят? — удивленно спросила жена.

— Как? Как в Рупах!..

— Иисусе! — ужаснулась Лазнарица и посмотрела на противоположный склон, где на просторном зеленом уступе торчали закопченные стены Рупаровой усадьбы.

— Оставь Иисуса в покое, лучше дай человеку поесть! — резко сказал Лазнар и показал на Матица, который все еще сидел за каменным столом и удивленно моргал огромными мутными глазами.

Женщины скрылись в доме. Вскоре служанка вернулась с большой миской поленты и поставила ее перед Матицем.

— Ого! — удивилась она и уперла руки в боки. — Матиц, вот это цветок!

Матиц с гордостью усмехнулся и принялся за еду. Есть ему, однако, было очень неудобно — из-за подсолнуха он не мог наклониться к миске.

— Матиц, так дело не пойдет! — засмеялась служанка и вытянула подсолнух из-под рубашки.

— Мне Тилчка дала… — испуганно захрипел Матиц и протянул руку за подсолнухом.

— Да не съем я его! — сказала служанка и положила подсолнух на стол. — Когда поешь, позови меня, я снова положу его на место.

Матиц умял поленту и сам засунул подсолнух за рубашку.

— Куда теперь пойдешь? — спросил Лазнар, который беспокойно крутился возле дома.

— Буду сидеть на повороте, — сказал Матиц и указал рукой на дорогу, извивавшуюся по склону.

— Ага! — безучастно пробормотал Лазнар. — На нашем повороте, — повторил он и вдруг заинтересовался этой мыслью. — Правильно, правильно, — кивнул он. — Ты сиди, Матиц, сиди! Весь день сиди!.. И если они придут… если придут… ну, если придут… я хочу сказать, ты тоже приди, если захочешь пить, напьешься молока…

— Напьешься молока… — повторил Матиц и пошел прочь, высоко держа голову. У первого же куста он срезал ореховую палку и направился к повороту. Там он вскарабкался на стену, на тот самый камень, на котором уже столько раз сидел. Спустил ноги, ободрал ножом палку, вытащил из кармана кусок стекла и начал строгать. Строгал, бил пятками по стене и иногда бросал взгляд на долину. Видел красные крыши, голубоватый дым, который клубился над трубами, видел реку, широким водопадом шумно перекатывавшуюся через плотину и мирно разливавшуюся по ровной глади под мостом. В деревне стояла тишина, какой еще никогда не было. Не слышно было человеческого голоса, только иногда лаял пес или кукарекал петух.