Смерть в пурпуровом краю - [26]

Изабелл выпрямилась на своем сиденье. Выглядела жалко. Распухшее лицо пошло яркими пятнами. Она достала из сумочки пачку бумажных салфеток. Ее по-прежнему сотрясали рыдания. Волосы спутались, аккуратные волны рассыпались. Сейчас ей можно было дать все тридцать шесть, а не на десять лет меньше. Вынув зеркальце, она медленно, неловко попыталась поправить прическу, все еще всхлипывая. На плече у меня расплылось мокрое пятно.

Глядя на нее, я вспоминал, как возвращается на ринг боксер — настоящий боец. Его уложат на спину, вроде он уже выбыл из борьбы. Но при счете «три» он начинает шевелиться. Сбросит с себя полотенце, встанет на одно колено. После «девяти» он уже стоит, шатаясь, качаясь из стороны в сторону, с глуповатой ухмылкой, но держится на ногах; гордость заставляет его замахнуться перчаткой на противника, а тот его снова уложит.

Выпрямив худенькие плечи, она сказала:

— Оказывается… даже силач может быть добрым.

В голосе звучала признательность, превозмогшая неприступную гордость.

— Традиционно подставленное плечо.

Искоса бросила на меня взгляд:

— Спасибо за плечо. — Она извлекла из сумочки темные очки, нацепила их. — Мне так стыдно, и, конечно же, я смешна.

— Потому что кто-то видел вас в таком состоянии? Позволено ли мне привести потрепанное, циничное замечание?

Она через силу улыбнулась.

— Пожалуйста, лучше не надо. И что я на вас так набросилась?

— Вы устали до изнеможения. Хотите кофе? Поесть чего-нибудь? Или выпить?

— Хочу домой, в собственную постель.

На площадь опустилась тень. Когда я выезжал из города, солнце уже скрылось за холмом и местность охватывал голубоватый сумрак. Изабелл задремала, прислонясь к боковой дверце, некрасиво свесив голову, руки на коленях, раскрытые ладонями кверху.

Когда я остановился перед коттеджем номер три, она проснулась, похожая на ребенка, когда его, спящего, привозят с экскурсии. Я проводил ее до дверей, она пробормотала, что все в порядке. Я пообещал позвонить, она автоматически кивнула, соглашаясь. Никак не могла засунуть ключ в замочную скважину, пришлось отпереть ей дверь. Обернувшись ко мне, попрощалась:

— Доброй ночи.

Я похлопал ее по плечу:

— Выспитесь хорошенько.

Она кивнула, секунду стояла неподвижно, а затем поцеловала меня в краешек рта — это был детский, автоматический поцелуй, неосознанное движение. Наверно, она вообще не задумывалась над этим. Зайдя в прихожую, зажгла свет и закрыла дверь. Полагаю, минут через десять она уже будет спать без задних ног. Было уже восемь часов. Двенадцатичасовой сон ей был сейчас полезнее всего на свете.

Маленький необычный клубок, который можно распутать с помощью нежности. Огромный запас чувств. Но со всех сторон огражденный условностями.

Я отправился обратно в Эсмерелду. В моем мотеле уже оплакивали неполученные денежки, но им сразу полегчало, когда выяснилось, что у меня теперь есть машина. Приняв душ и побрившись, я переоделся и зашел в соседний ресторан, съел две бараньих котлеты из гриля. Подвыпившая девица в бумажной шляпе набрела на мой столик и серьезно отчитала меня за то, что не ношу значков. Я обещал исправиться.

Глава 6

Юго-западные кварталы относились к старой части города, и теперь там жили главным образом мексиканцы. Кварталы поновее и поинтереснее расположились на северо-западе, где местность была немного неровной. К резиденции Йомена я добрался в половине одиннадцатого. Она раскинулась на обильно орошаемой площадке, которая возвышалась над местностью, так что я, выйдя из машины, с подъездной дорожки увидел всю двойную ленту фонарей, окаймляющих дорогу к городу. Дом был низким, но большим, и вокруг цвело что-то очень ароматное. Большинство окон было темными. Я направился было к центральному входу, когда где-то сбоку открылась дверь и раздался голос Джаса:

— Макги? Идите сюда, старина.

Пройдя через небольшую террасу, я вступил за ним в просторный кабинет. Это было мужское помещение. Кожа и дерево, камень, книги и бар, письменный стол, витрина с ружьями; в большом, глубоком камине уютно потрескивали поленья. В руке у Джаса был стакан, и он предложил мне самому смешать выпивку. На широкой стене за баром висел огромный портрет маслом Моны Фокс-Йомен. На ней было переливающееся темно-голубое платье с глубоким декольте. Сидя на скамейке, она со спокойной, уверенной улыбкой смотрела в комнату — женщина была лет на пять моложе той, что умерла на моих глазах.

Джас был в шлепанцах, серой фланелевой рубахе и выгоревших почти добела брюках. Я сел в кожаное кресло напротив него. Он заговорил:

— По средам вечером я бываю в Хлопковом клубе. Бифштекс и покер. Когда как, но чаще не везет. Вы играете в покер?

— Да, и тоже проигрываю.

— Эти вечера по средам обходятся мне тысчонки в три за год. — Он ткнул пальцем за плечо назад. — Кухарка, горничная, слуга и садовник, поди, сейчас у себя теряются в догадках — синьор патрон в среду вечером остался дома! А возможно, им наплевать. Правда?

— Мы сейчас играем в покер, мистер Йомен?

Он рассматривал меня. Кто знает, какая кровь течет в его жилах. Немного индейской — это уж точно, древнее наследство. Только теперь я обратил внимание на его руки — тяжелые, с крупными суставами и набухшими жилами. Когда-то познавшие тяжелейший труд, ни от чего другого такими они не бывают.