Смерть в галерее - [23]

Дэвид на минуту приостановил свое кружение по комнате и, подойдя к ней, взял ее под руки и приподнял.

— Прекрати, — резко сказал он. — Прекрати, Филлида. Прекрати, слышишь? Возьми себя в руки. Ложись на кушетку и возьми себя в руки. Теперь уже ничего нельзя сделать.

Он осторожно уложил ее и накрыл пуховым одеялом.

— Поспи, — сказал он. — Тебе нужно хоть немного поспать после всего этого. Поспи и, ради Бога, постарайся найти в себе хоть немного мужества.

Это прозвучало грубо и было немного похоже на хитрую уловку.

Истерика миссис Мадригал постепенно стихала и, наконец, сменилась тихими всхлипываниями. Она лежала, закрыв лицо руками. Ее волосы разметались по шелковым подушкам. Некоторое время Дэвид смотрел на нее. Наконец, напряжение стало спадать, и в его глазах появилась прежняя беззаботность, а губы дрогнули в сострадательной улыбке.

— Бедная старушка, — сказал он, — видит Бог, мне так тебя жаль.

Она не шелохнулась, и он повернул к двери. Фрэнсис искренне думала, что он и не догадывается о ее присутствии. Во время всей этой впечатляющей сцены, которая не продлилась и пяти минут, он ни разу не посмотрел на нее. Но сейчас, по пути к двери, он вытянул руку, сгреб ее в охапку и увлек за собой из комнаты.

— Черт меня дернул во все это ввязаться! — воскликнул он, закрыв дверь.

Замечание было таким беззаботным, дружеским и, в то же время, несомненно более здравым и зрелым, чем ее собственные впечатления, которые она, моментально успокоившись, тотчас выбросила из головы.

— Извини, — смущенно начала она. — Я не знала…

Он убрал руку с ее плеча и нежно потрепал по щеке.

— Не вмешивайся в это, малыш, — сказал он. — Из любви к королю Георгу и восьми чудесам света, не вмешивайся. Сейчас не время. Это был Долли Годолфин. Перед тем, как ты вошла, по телефону сообщили, что в любую минуту он может позвонить Филлиде. Отсюда и истерика. Один Бог знает, откуда он звонил. Я забыл спросить бедную девочку. Наверное, из Басры, потому что он послезавтра собирается быть здесь. Пойдем выпьем. Может, ты и не хочешь, а вот я бы сейчас выпил чего-нибудь.

— Нет, я не хочу, не сейчас.

— Почему нет? Моя бедная девочка, ты не можешь целыми днями блуждать по этому ужасному дому. Это вредно для здоровья. Это плохо повлияет на твою нервную систему. Ты станешь истеричкой. Давай выйдем отсюда хотя бы на десять минут. Это будет означать, что парню из полицейского участка, который холит за мной с собачьей преданностью, тоже придется прогуляться. Но нам с тобой все равно.

— Они все время следят за тобой? — спросила она, и он поднял брови в искреннем изумлении.

— Дорогая, ты такая наивная и такая трогательная! Ну разве это не прекрасно? Ты как хочешь вертишь старым дураком и заставляешь его выглядеть идиотом. Иди и надень шляпку. Помни, что каждая минута, которую ты сэкономишь на сборах, — это еще один розовый лепесток в венке любви, окружающем мое сердце.

Он улыбался одними уголками губ, и на его скулах горел румяней. Они стояли на большой слабо освещенной лестничной площадке, окруженные закрытыми дверьми, за которыми собиралась с силами трагедия, нараставшая с каждым часом. Фрэнсис очень остро ее чувствовала, темную и страшную, загадочную и совершенно невыносимую.

— Нет, — решительно сказала она. — Нет, Дэвид, я не хочу.

Он положил руки ей на плечи и заглянул в ее лицо. Она никогда не могла понять, была ли эта его обычная полуулыбка злой, ироничной или странно застенчивой, как ей сейчас казалось.

— Выходи за меня замуж прямо сейчас, — сказал он и подождал, пока в ее глазах не появится недоверчивый огонек.

Он появился, и Дэвид довольно засмеялся, убрав руки и отпустив ее.

— Зачем? — Фрэнсис была все-таки слишком молода, чтобы не задать такой вопрос, несмотря на весь драматизм этого дня.

Он скорчил гримасу.

— Запятнанная йодом рука, — сказал он. — По английским законам жена не может свидетельствовать против своего мужа. Ты сама спросила, солнышко. А сейчас пойдем пообедаем.

В зале старого комфортабельного Биаррита, с его великолепными геранями, турецким ковром и благословенной атмосферой добропорядочного дома произошел незначительный инцидент. В фойе Дэвида остановил, взяв за пуговицу, господин, с которым он был явно незнаком. Фрэнсис пришлось в одиночестве идти в обеденный зал.

Бертран, старший официант, обычно так встречал посетителей, что казалось, он с самого детства находится в услужении у всей семьи. Бертран нашел для нее столик рядом с окнами на Пиккадилли, и она едва успела удобно устроиться, как увидела приближающееся знакомое лицо во главе маленькой процессии. Это была Маргарет Фишер-Спридж с целым выводком закадычных подруг, собравшихся на одну из своих бесконечных посиделок. Фрэнсис подняла голову и улыбнулась так, как улыбаются людям, знакомым с детства, и неожиданно увидела целую гамму чувств на худом птичьем лице. Сначала это была обычная формальная улыбка, потом вежливая радость узнавания сменилась тенью беспокойства. После этого губы презрительно сжались, и взгляд стал ледяным. И, наконец, это лицо превратилось в непроницаемую каменную маску, и миссис Фишер-Спридж с невидящим взглядом прошествовала мимо.