Смерть в доме творчества - [3]

Успокоенный, писатель вошел в столовую. Все та же косоватенькая подавальщица, коснувшись его локтя, указала ему место за большим, овальной формы, общим столом. Страхи его оказались напрасны — в столовой было еще почти пусто. За столом сидел лишь молодой лысый человек монгольского вида и еще двое на другом конце, куда писатель не сразу решился взглянуть. Все трое ели совершенно молча. Вежливо ответив на его приветствие, они больше не обращали на него внимания.

Стол перед ним был уставлен блюдами и вазочками с едой. Подавальщица, мягко ступая, внесла поднос с блестящим никелированным самоваром, поставила его на маленький боковой столик и так же тихо ушла, ничего не подав писателю. Боясь допустить оплошность, он стал присматриваться к действиям сидящего напротив лысого. Тот с видимым удовольствием ел большой кусок жареной трески, то и дело подкладывая себе из стоявших вокруг него блюд то кислой капусты, то картофельного салата, то маринованной свеклы. Почувствовав взгляд писателя, он поднял голову, ободряюще улыбнулся, показав прекрасные мелкие зубы, и сказал:

— Рыбку берите, рыбка хорошая, капусту берите, хорошая капуста!

Писатель взял того и другого, хотя рядом стояла ваза с творогом, который он очень любил и редко ел дома. Лысый придвинул ему тарелку со свеклой, и он покорно положил себе и свеклы, стараясь не вдыхать ее резкий уксусный запах. Дождавшись, пока лысый снова сосредоточился на собственной тарелке, писатель осторожно прикрыл свеклу капустой и стал исподволь посматривать по сторонам.

В столовой было очень приятно. Обшитые деревянными панелями стены и темный потолок с двумя низко висящими лампами в матерчатых абажурах делали комнату по-домашнему уютной и теплой. Большой старинный буфет со множеством причудливо застекленных дверок соседствовал с молочно-черным экраном телевизора. Две стены были задернуты тяжелыми, кое-где аккуратно подштопанными шторами, и писатель догадался, что комната, собственно говоря, представляет собой хорошо утепленную террасу. При мысли о том, что завтра шторы отдернут и в столовую ворвется яркое солнце, писатель снова ощутил радость и уверенность, что здесь ему будет хорошо.

Обитатели дома постепенно сходились к столу. Рядом с восточным человеком сел совсем, на взгляд писателя, молодой юноша с точно таким же, как у соседа, голым черепом. Писатель подивился было этому, но потом сообразил, что у молодого человека голова попросту гладко выбрита, по-видимому, с целью усилить рост волос. Прежде чем сесть, юноша включил телевизор, и потом все время сидел со свернутой вбок головой, ощупью набирая с тарелки еду и не отрывая взгляда от экрана. Писателю понравились его прозрачные глаза и четко очерченный сочный рот с глубокой ямкой над верхней губой.

Затем вошла немолодая расплывшаяся женщина с короткой стрижкой, но писатель не успел ее разглядеть, потому что следом появились еще две или три, показавшиеся ему точно такими же. Все они негромко здоровались, рассаживались и незамедлительно принимались есть, непрерывно сетуя между собой на искусность здешнего повара и на чрезмерные собственные аппетиты. Не решаясь рассматривать их лица, писатель дивился лишь той охоте, с которой эти женщины поглощали разнообразную пищу, и вслушивался в их сетования, которые свелись к выводу, что раз организм требует, значит, ему надо, и не следует насиловать его, а нужно слушаться природы, она всегда лучше знает и т. п. Писатель в душе немедленно признал их правоту и пристыдил себя за неуместное удивление. Сам он, к сожалению, ел теперь очень мало и завидовал людям, которые получали от еды удовольствие. Женщины эти, решил С., были, вероятно, детскими писательницами или переводчицами — к последним он, полный невежда в чужих языках, относился с робостью и почтением.

Затем в столовой появился большелицый толстый старик, опиравшийся на маленькую старушку с миловидным белым личиком. Став на пороге, он легким толчком запустил свою старушку вперед, она покатилась, засеменила, отодвинула стул, на который он и уселся, широко раскинув полы толстой куртки верблюжьей шерсти. Пока старушка наливала ему из самовара чай в толстостенную полулитровую кружку с немецкой надписью на боку, накладывала еду на тарелку, мазала хлеб маслом, старик обводил сотрапезников испытующим взглядом, словно бы чего-то ища. Наткнувшись на новоприбывшего, он скептически поднял густую белую бровь, и все его лицо явственно изобразило недоумение.

— Еще один пустынножитель, что? Сейчас из Москвы? — громко рявкнул он, и голоса за столом умолкли, и все взгляды устремились на писателя.

С. поспешно отложил вилку, смущаясь и радуясь, что вот наконец начинается его знакомство с соседями, и ответил:

— Да вот. Захотелось отдохнуть, — сам не заметив, как сорвалось с языка это обидное «отдохнуть».

— Как там Москва? Стоит, дышит, что? — продолжал гудеть старик, недовольно вертя головой, пока старушка подвязывала ему салфетку.

Писателю очень хотелось сообщить присутствующим какие-нибудь новости о Москве, но он ничего не мог припомнить, поэтому лишь улыбнулся как можно приветливее и сказал: