Смерть в чужой стране - [66]

Никому не хотелось первому прерывать молчание, которое было вызвано размышлениями на эту тему. Наконец Брунетти спросил:

— Интересно, не правда ли?

— Что никто не отвечает за соблюдение закона? Если вообще есть такие законы? — спросил Амброджани.

— Да.

Прежде чем они успели продолжить, дверь с левой стороны дома, за которым они наблюдали, отворилась и на крыльцо вышел мужчина. Он спустился по ступенькам, открыл дверь гаража, потом наклонился, чтобы передвинуть оба велосипеда с подъездной дорожки на траву. Когда он исчез в гараже, Брунетти и Амброджани вышли из машины и приблизились к дому.

Когда они подходили к воротам, машина задним ходом выезжала из гаража. Она доехала так до ворот, и мужчина, не выключая мотора, вылез из нее, чтобы открыть ворота. Он либо не видел двух человек у ворот, либо не обратил на них внимания. Он отпер ворота, распахнул их и направился обратно к машине.

— Сержант Кейман? — окликнул его Брунетти, стараясь перекричать шум двигателя.

Услышав свое имя, человек обернулся и посмотрел на них. Оба полицейских подошли ближе, но остановились у ворот, чтобы не ступить без приглашения в частные владение. Увидев это, тот жестом пригласил их войти и наклонился в машину, чтобы выключить мотор.

Это был высокий белокурый человек; легкая сутулость, которая, вероятно, когда-то призвана была скрывать его рост, теперь стала привычной. Он двигался свободно и даже развязно, как присуще американцам, но развязность эта к лицу, когда человек одет по-обыденному небрежно, и совершенно не к лицу, когда он в форме. Мужчина направился к ним, у него было открытое и недоуменное лицо, не улыбающееся, но явно не настороженное.

— Да? — спросил он по-английски. — Вы меня ищете, ребята?

— Сержант Эдвард Кейман? — спросил Амброджани.

— Да. Чем могу быть полезен? Как-то рановато, а?

Брунетти шагнул вперед и протянул руку:

— Доброе утро, сержант. Я — Гвидо Брунетти, из венецианской полиции.

Американец пожал руку Брунетти, рукопожатие у него было сильное и твердое.

— Далеко заехали от дома, да, мистер Брунетти? — спросил он, произнося две последние согласные как двойное «д».

Это следовало расценивать как любезность, и Брунетти улыбнулся:

— Вроде далеко. Но мне нужно узнать у вас кое-что, сержант.

Амброджани улыбнулся и кивнул, но не сделал попытки назвать себя, предоставив Брунетти вести разговор.

— Давайте, спрашивайте, — сказал американец, а потом добавил: — Простите, джентльмены, что не могу пригласить вас в дом выпить кофе, но жена еще спит, и она убьет меня, если я разбужу детей. По субботам она спит вволю.

— Понятно, — сказал Брунетти. — У меня дома то же самое. Я сам сегодня вынужден был уходить на цыпочках, как грабитель. — Оба усмехнулись по адресу этой необъяснимой тирании спящих женщин, и Брунетти начал: — Мне бы хотелось расспросить вас о вашем сыне.

— Дэниеле? — спросил американец.

— Да.

— Так я и подумал.

— Кажется, вас это не удивляет, — заметил Брунетти.

Прежде чем ответить, военный прислонился к машине, перенеся на нее всю тяжесть тела. Брунетти воспользовался этой возможностью, чтобы повернуться к Амброджани и спросить его по-итальянски:

— Вам понятно, о чем мы говорим?

Карабинер кивнул.

Американец скрестил ноги и вынул из кармана рубашки пачку сигарет. Он протянул пачку итальянцам, но оба покачали головами. Он прикурил от зажигалки, стараясь держать пламя между ладонями, защищая его от несуществующего ветерка, потом снова сунул в карман и пачку, и зажигалку.

— Это насчет дела с тем врачом, да? — спросил он, откидывая голову назад и выпуская в воздух струю дыма.

— Почему вы так думаете, сержант?

— Да ведь тут и думать особенно-то нечего, верно? Она лечила Дэнни и чертовски огорчалась, что с рукой у него так плохо. Все спрашивала у него, что случилось, а потом этот ее дружок, ну, которого убили в Венеции, он тоже стал доставать меня вопросами.

— Вы знали, что он ее дружок? — спросил Брунетти, искренне удивленный.

— Ну, пока его не убили, никто вроде ничего такого не говорил, но я думаю, что многие знали это и раньше. Я-то сам не знал, но ведь я с ними не работал. Да ведь нас, черт побери, всего-то пара тысяч, все живем и работаем бок о бок. Никто ничего не может утаить, по крайней мере надолго.

— Какие вопросы он вам задавал?

— Насчет того, где в тот день гулял Дэнни. И что еще он там видел. И все такое.

— Что вы ему сказали?

— Сказал, что не знаю.

— Вы не знаете?

— Ну, не точно. В тот день мы ездили к Авиано, рядом с озером Барчис, но по дороге обратно остановились в другом месте, в горах; вот там мы устроили пикник. Дэнни на какое-то время ушел в лес один, но потом не мог вспомнить, где именно он упал. В котором месте. В разговоре с Фостером я пытался описать, где это случилось, но тоже не мог вспомнить точно, где мы в тот раз останавливались. С тремя детьми и собакой, и за всеми нужен глаз да глаз, не очень-то обращаешь внимание на такие вещи.

— И что Фостер сделал, когда вы сказали, что не помните?

— Да он, черт побери, захотел, чтобы я съездил туда с ним как-нибудь в субботу, проехал с ним всю дорогу и поискал это место — а вдруг я вспомню, где мы ставили машину.