Смерть со школьной скамьи - [19]

На подготовку к экзаменам я бросил все силы: день и ночь сидел над учебниками, забыл, что на свете существуют портвейн «Агдам», друзья, дискотеки и шумные дни рождения. В это время я не то что Лебедеву, я вообще никого вокруг себя не видел.

«Прозрел» я только на выпускном вечере.

В тот день Лебедева была необычайно хороша. Она сама подошла ко мне, и так получилось, что мы вдвоем ускользнули из школьной столовой, где проходила вечеринка, и до самого утра гуляли по городу. Восход солнца мы встретили на берегу реки, в городском парке. Еще ночью я решил, что с первыми лучами солнца признаюсь ей в любви. Это будет так романтично: солнце восходит, я целую ее и говорю: «Лена, я люблю тебя!» Но солнце взошло, а я так и не решился раскрыть ей свои внезапно вспыхнувшие чувства.

На короткий период времени, до моего отъезда в Омск, наши отношения возобновились. Тем летом я был уверен, что люблю ее, и всегда любил, с тех самых пор, как ради нее противопоставил себя всей школе. Любила ли она меня? Не знаю. Говорила, что любит, но говорить-то ведь можно все, что угодно. В день моего отъезда Лена плакала и обещала ждать. Сцена прощания напоминала проводы в армию и оставила у меня на душе тягостное впечатление.

Но, получив в Омске первое письмо от нее, я воспрянул духом: она меня любит и все у нас будет хорошо.

Мы переписывались целый год. Вначале она писала каждую неделю, потом все реже и реже. Постепенно из ее писем исчезли упоминания о нашей любви. Но я не отчаивался. Мне казалось, что если я ее люблю, то стоит нам встретиться, и наши чувства вспыхнут с новой силой. Потом, через год или через два, я осознал, что на первом курсе был влюблен не в Лену Лебедеву, а в некую выдуманную мной абстрактную девушку, наделенную всеми добродетелями на свете.

После окончания первого курса я приехал домой на каникулы, встретил Лебедеву и остался у нее до утра. Это была самая счастливая ночь в моей жизни: я впервые познал женщину и был на седьмом небе от переполнявших меня чувств. Лена отнеслась к нашей близости более чем спокойно.

Наутро она, в халате, накинутом на голое тело, стояла у трельяжа в прихожей, расчесывала волосы. Я сидел рядом на детском стульчике, зашнуровывал туфли.

— Андрей, скажи, это было у тебя в первый раз? — спросила она.

Я промолчал, не зная, что ответить.

— Ничего, потом научишься, — сказав фразу, унизительнее которой невозможно придумать, она даже не обернулась и не посмотрела, какое впечатление на меня произвело ее мимоходом оброненное признание в давней и активной половой жизни.

Еще не понимая, что произошло, я вышел от Лебедевой и до вечера бесцельно бродил по городу. Я чувствовал себя никому не нужным человеком, навсегда отброшенным на обочину жизни. Мои мысли путались, вернее, ходили по кругу: я то намеревался вернуться и убить ее, то подумывал, не покончить ли мне жизнь самоубийством. Так ничего и не решив, я пошел домой.

А дома меня ждал скандал с родителями.

— Ты где всю ночь шлялся? — билась в истерике мать. — Я все морги обзвонила, все больницы. Ты где целые сутки был?

Нападение требует обороны.

— Странно, мама, ты спрашиваешь, где я был целые сутки, а не хочешь ли ты узнать, где я был целый год? Что же такого могло случиться прошлой ночью, что надо было все морги обзванивать?

— Как ты смеешь так разговаривать с матерью! — накинулся на меня отец.

Я не стал никого выслушивать, собрал вещи и уехал обратно в школу.

— Быстро же ты вернулся! — с улыбкой встретил меня начальник курса. — Скажи, Лаптев, тебя что, из дома выгнали?

— Сам уехал. Здесь веселее, — мрачно ответил я.

— Ну если каникулы у тебя закончились, то завтра заступаешь в наряд по кухне.

Да что мне какой-то наряд по кухне! Я, чтобы забыться, даже на войну бы с радостью поехал, а тут всего-то сутки картошку чистить да котлы от жира отмывать.

Видя мое понурое состояние, замполит курса выписал мне пять увольнительных записок с открытой датой. Увольнительная с открытой датой — это подарок невиданной щедрости, это официальное разрешение самостоятельно проставить время убытия из школы и время окончания увольнения.

В нарядах по кухне и караулах я сдружился со старшекурсниками, по различным причинам оставшимися на каникулы в школе. Один из них, Санек Воронов, познакомил меня со студентками мединститута, те — со своими подругами, а там пошло и поехало! К концу второго курса я из романтического влюбчивого паренька превратился, по мнению знакомых девушек, в «самоуверенного нахала». Так что зря Лена Лебедева так пренебрежительно отзывалась обо мне как о мужчине. Опыт — дело наживное.

Перед окончанием школы у нас была трехмесячная практика. Проходил я ее в должности инспектора уголовного розыска Октябрьского РОВД. За время практики я объехал все райотделы в городе и всем начальникам РОВД предложил свою кандидатуру в качестве будущего работника. Единственное условие, выдвигаемое мной, было отдельное жилье. Жить после окончания школы с родителями я не собирался.

Начальники райотделов милиции, узнав, что я местный житель, с сожалением разводили руками: «Рады бы тебя взять, но с жильем помочь ничем не сможем!» Вьюгин был единственный, кто согласился помочь.