Смерть швейцара - [69]

Ему было трудно оказать ей содействие, поэтому Ольга разделась сама, обнажив свое белое тело, матово светившееся в сумерках комнаты. Потом она помогла раздеться Аристарху, осторожно стянув с него шелковую пижамную куртку. При этом она безостановочно повторяла: «И что ж я, дура, делаю — тебе же нельзя», на что ее возлюбленный отвечал традиционным русским «Ничего, ничего» и, наклонившись, нежно целовал ее в грудь.

Чтобы не причинить раненому вреда, Ольга устроилась сверху и сама направила в свои влажные глубины пылающий княжеский жезл. Жадно сжимая его бедрами, вбирая его в себя, она изо всех сил старалась сохранять определенную сдержанность, поскольку понимала, что любое движение может острой болью отозваться в раненом плече любовника. Но по мере того, как страсть захватывала ее, Ольгины движения делались энергичнее, а из ее полуоткрытых губ все чаще вырывались стоны любви. Ощущение близости с Аристархом было невероятно острым: ей казалось, что он заполняет собой все ее тело, и все-таки этого мало, чтобы стать одним существом. Изо всех сил оба они стремились преодолеть телесные оболочки друг друга, яростно соединяя свои тела.

Когда финальный спазм наслаждения сотряс Ольгу, поднимаясь от ее паха вверх по позвоночному столбу и одновременно распространяясь горячей волной по рукам и ногам, захватывая шею и грудь, она не выдержала и, разжав зубы, закричала в полную силу, как иногда кричит молодая роженица, испытывающая самые острые схватки. В тот же момент она ощутила, как разрядился в нее горячей струей Аристарх, и ее сотрясла новая судорога. Несколько мгновений они лежали оглушенные. Было слышно, как в ванной комнате из неплотно закрытого крана капля за каплей сочится вода и с тихим шлепком ударяется о металлическую раковину.

— Сейчас прибегут медсестры, — одними губами прошептала Ольга, — на меня наденут смирительную рубашку и уведут в психиатрическое отделение.

У нее был виноватый и несколько смущенный вид. Осторожно перекинув через Аристарха ногу, Ольга пушинкой соскользнула с него и устроилась рядом на постели, прижавшись щекой к его торсу.

Любовное соитие с Ольгой потрясло Собилло. Это было видно по его напряженному, еще более побледневшему лицу и по странному, отрешенному выражению глаз. В этих двух синих озерках было столько тепла, заботы и ласки, что Ольга почувствовала: ехать в Подольск все-таки стоило.

Когда она промокнула платком крохотные бисеринки пота на лбу возлюбленного, он благодарно поцеловал ее руку и сказал:

— Я рад, что ты приехала. Я очень тебя ждал.

Ольга улыбнулась.

— Ждал? А сам не оставил ни телефона, ни адреса.

Теперь уже улыбался он — но не самоуверенно и победительно, как это было ему свойственно раньше, а нежно и чуточку грустно.

— Я бы разыскал тебя. Поправился бы — и разыскал.

У Ольги сладко заныло сердце.

— Неужели ты пришел бы ко мне в редакцию? Ты хоть помнишь название газеты, где я работаю?

— Я бы дал задание госпоже Базильчиковой, тебя разыскали бы. Это нетрудно.

Ольга нахмурилась, но долго обижаться на раненого Аристарха не могла и потому через мгновение снова расцвела улыбкой.

— Так просто? А я-то, глупая, совсем забыла, что для тебя нет невозможного, и уже стала рисовать себе картины, как ты бродишь по редакциям газет и спрашиваешь в каждой: «Не у вас ли работает корреспондентка Туманцева?»

— У тебя, дорогая, — сказал Солбилло, чуть морщась от боли, — очень романтический взгляд на вещи. Даже если бы я не был герольдмейстером, а работал обычным учителем в школе, мне, тем не менее, достаточно было бы взять справочник «Вся Москва» и просто обзвонить все редакции.

Ольга заметила, как болезненно сморщилось его лицо, и ей сделалось страшно, что она причинила своей невоздержанностью возлюбленному вред. Сорвавшись с места, она, как была, нагая, принялась ухаживать за больным — подложила ему под правую руку подушку и накрыла его стеганым шелковым халатом.

— Где у тебя лекарство? — озабоченно спросила она. — Тебе, наверное, уже пора что-нибудь принять.

Аристарх с удовольствием наблюдал, как она, обнаженная, изящно и быстро двигалась по комнате, даже не отдавая себе отчета, до какой степени каждое ее движение было наполнено природной грацией. Похлопав ладонью по обширной кровати рядом с собой, он произнес:

— Оленька, мне не так плохо, как тебе кажется. Конечно, мы чуть разбередили рану, но если ее больше не беспокоить, боль пройдет. Лучше присядь и расскажи, чем все кончилось в Первозванске.

Ольга поискала взглядом, во что бы ей облачиться, натянула на себя шелковую куртку от пижамы Аристарха, потом сбегала в ванную, наполнила водой высокую стеклянную вазу и поставила в нее принесенные гвоздики. Только покончив со всеми этими делами, она примостилась на кровати рядом с возлюбленным и сказала:

— В таком случае, мне придется упоминать имя Меняйленко. Это не слишком будет тебя раздражать?

— Сейчас ведь его здесь нет, верно? Кроме того, я не враг Меняйленко, просто мне не нравится, когда ты — к месту и не к месту — начинаешь вставлять в разговоре его имя. Я, в конце концов, ревную — надеюсь, я имею на это право?