Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [124]

— Спасибо, не беспокойтесь. Я сам найду дорогу, — сказал он и, одарив горничную улыбкой, прошел мимо нее в кабинет.

Айрис резко обернулась на скрип двери:

— Ах, это ты?!

Он быстро подошел к ней:

— Что-нибудь случилось, дорогая?

— Нет, ничего. — Она запнулась, потом торопливо заговорила: — Ничего, ничего особенного. Просто меня сейчас чуть не сбила машина. Я, конечно, сама виновата. Я как-то задумалась и переходила дорогу не глядя по сторонам, а из-за угла на большой скорости вывернула машина…

Он взял ее за плечи и слегка встряхнул:

— Айрис, ну куда это годится? Как можно посреди мостовой ни с того ни с сего задумываться. В чем дело, родная? Что с тобой происходит?

Айрис подняла на него глаза — расширенные, потемневшие от страха. Он разгадал их выражение еще раньше, чем она произнесла тихо и торопливо:

— Я боюсь.

К Энтони вернулся его обычный чуть насмешливый тон. Он сел на диван и усадил Айрис рядом с собой.

— Давай-ка выкладывай все начистоту.

— Не знаю, право, должна ли я тебе говорить.

— Это еще что за новости? Ты, кажется, подражаешь героине третьеразрядного романа, которая в первой же главе заявляет, что не может открыть герою свою ужасную тайну, хотя причин для этого нет никаких, кроме желания автора чем-то занять героя и тем самым растянуть повествование еще на двести страниц.

На лице Айрис промелькнула едва заметная улыбка.

— Я бы тебе рассказала, Энтони, но я не знаю, что ты подумаешь. В это так трудно поверить…

Энтони начал загибать пальцы:

— Незаконнорожденный ребенок — раз, любовник-шантажист — два…

Айрис возмущенно прервала его:

— Ну что ты выдумываешь! Ничего похожего.

— Какое счастье! У меня просто гора с плеч свалилась, — сказал Энтони. — Ну, давай, глупышка, не тяни.

Лицо Айрис снова омрачилось.

— Ты все смеешься, а это совсем не смешно. Вчера вечером…

— Да? — Энтони насторожился.

— Ты ведь был сегодня на следствии, ты сам слышал… — Айрис умолкла.

— Что, собственно, я слышал? — спросил Энтони. — Слышал разные технические подробности о свойствах солей цианистой кислоты, в частности о цианистом калии и его действии. Слышал отчет полицейского инспектора — не Кемпа, а другого, с усиками, который первым прибыл в «Люксембург» и начал там распоряжаться. Слышал, как бухгалтер из конторы Джорджа Бартона по предложению официальных лиц опознал труп. Наконец, слышал оповещение о том, что следствие откладывается на неделю, поскольку судебному следователю больше сказать было нечего.

— А ты хорошо помнишь отчет инспектора? Помнишь, как он сказал, что под столом была найдена свернутая бумажка со следами цианистого калия?

— Как же, помню. Очевидно, тот, кто подсыпал яд в бокал Джорджа, незаметно бросил пустую бумажку под стол. Простейший способ: если будет обыск, никакой бумажки при нем — или при ней — не обнаружат.

К его изумлению, Айрис вдруг охватила дрожь.

— Нет, нет, Энтони! Все это было совсем не так!

— Что было не так? Что ты об этом знаешь?

— Бумажку бросила я, — сказала Айрис.

Он обратил к ней недоуменный взгляд.

— Слушай, сейчас я все тебе объясню. Помнишь, как Джордж выпил шампанское и как потом все это произошло?

Он кивнул.

— Кошмар… Как в страшном сне. И главное, как раз в тот момент, когда казалось, что все уже обошлось… Ты понимаешь?.. После концерта, когда зажегся свет, я вдруг почувствовала такое облегчение. Ты ведь помнишь, когда в прошлый раз зажегся свет, Розмэри была уже мертвая… и вчера меня все время мучил страх, что вот опять наступит этот момент и опять случится что-то ужасное… Мне чудилось, что Розмэри где-то здесь, за столом, рядом с нами… и мертвая…

— Айрис!

— Я понимаю, это все нервы… И когда зажегся свет и я увидела, что все сидят на своих местах как ни в чем не бывало и ничего не случилось, у меня сразу стало так легко на душе. Как будто все это кончилось навсегда, безвозвратно, как будто можно начать жизнь сначала. И мне сделалось так весело! Я пошла с Джорджем танцевать, потом мы вернулись к столу. Потом Джордж вдруг заговорил о Розмэри и предложил тост в память о ней, а потом он упал… и весь этот кошмар снова нахлынул на меня. Я совершенно оцепенела от ужаса. Стояла как вкопанная, а внутри меня всю трясло. Помню, как ты подошел, чтобы взглянуть на него поближе. Я отступила на шаг. Потом появились официанты, кто-то крикнул, что нужно послать за врачом. А я все стояла и стояла как изваяние. И вдруг словно какой-то ком подступил к горлу — и сразу полились слезы. Я раскрыла сумочку, чтобы достать платок, стала рыться в ней не глядя, нащупала платок — и почувствовала, что внутри что-то зашуршало. Сложенная плотная бумажка, как пустая обертка из-под порошка. Но как она туда попала? Ведь никаких порошков у меня в сумочке не было! Я отлично помню, как я собиралась на вечер и укладывала туда разные мелочи. Я ее перевернула, встряхнула, а потом положила пудреницу, губную помаду, носовой платок, гребешок в футлярчике, шиллинг и немного меди. Кто-то подложил мне этот пакетик — другого объяснения нет. Тут меня словно ударило: я вспомнила, что после смерти Розмэри у нее в сумочке нашли точно такой же пакетик и в нем были остатки яда. Мне сделалось страшно, так страшно! Пальцы разжались, и бумажка выскользнула из платка и упала под стол. Я не стала ее поднимать. И никому ничего не сказала. Ты только подумай, Энтони! Ведь это значит, что кто-то хотел изобразить все так, как будто Джорджа отравила я. Но это же неправда!