Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [111]

Как правило, таблетка растворяется за несколько минут. Но это могла быть особая таблетка — в капсуле из желатина или другого вещества. Кроме того, Розмэри могла принять ее не сразу.

Он отрывисто спросил:

— Вы видели, как она ее приняла?

— Простите, что вы сказали?

По ее недоумевающему лицу он понял, что мысли ее были где-то далеко.

— Вы видели, как Розмэри Бартон проглотила эту таблетку?

Рут посмотрела на него немного испуганно:

— Я? Нет, не видела. Она просто поблагодарила леди Александру.

Значит, Розмэри могла сунуть таблетку в сумочку, а потом, во время концерта, если головная боль усилилась, могла опустить ее в бокал с шампанским и подождать, пока она растворится. Домыслы, чистые домыслы, но все же могло быть и так.

Рут сказала:

— А почему вы спрашиваете?

Ее глаза вдруг стали настороженными и вопрошающими. Полковнику показалось, что он воочию видит, как усиленно работает ее мозг — сравнивает, сопоставляет…

Она торопливо заговорила:

— Все понятно. Теперь я понимаю, почему Джордж купил этот дом по соседству с Фарадеями. И я понимаю, почему он ничего не сказал мне о письмах. Помните, сначала я удивилась, что он от меня это скрыл. Но теперь я вижу: если он им поверил, он должен был решить, что его жену убил кто-то из нас — из пятерых гостей, сидевших за столом. Это… это могла быть и я!

Рейс спросил вкрадчивым голосом:

— Разве у вас были причины желать смерти Розмэри Бартон?

Он подумал, что она не расслышала. Она сидела неподвижно, потупив взгляд.

Неожиданно с глубоким вздохом она подняла глаза и посмотрела прямо на него.

— О таких вещах трудно говорить, — сказала она, — но, наверное, будет лучше, если вы узнаете. Я любила Джорджа Бартона. Я была влюблена в него еще до того, как он познакомился с Розмэри. Думаю, что он ни о чем не догадывался и уж конечно сам не испытывал никаких чувств. Он ко мне хорошо относился, даже любил меня, но по-дружески. А я всегда думала о том, какой бы я ему могла быть прекрасной женой. Как бы он был счастлив со мной. Он любил Розмэри, но с ней он не был счастлив.

Рейс мягко спросил:

— К Розмэри вы испытывали неприязнь?

— Да. Она, конечно, была хороша собой, привлекательна, умела пустить в ход все свое обаяние, если хотела кому-то понравиться. Но со мной она не церемонилась. И мне она была очень неприятна. Ее смерть поразила меня — умерла она ужасно, но жалость… нет, особой жалости я не испытывала. Боюсь, что в глубине души я была даже рада.

Она помолчала.

— Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?

Рейс поспешно сказал:

— Мне бы хотелось услышать от вас все, что вы помните о вчерашнем дне, все, начиная с самого утра. Особенно все, что делал или говорил Джордж.

Рут с готовностью принялась перечислять утренние события. Она упомянула гнев Джорджа, вызванный наглым вымогательством Виктора; свой собственный телефонный звонок в Южную Америку; переговоры с фирмой и радость Джорджа, когда она сообщила ему, что все улажено. Затем она описала свой приезд в «Люксембург» и суетливое, взволнованное поведение Джорджа, который встречал гостей. Она довела свое повествование до финального акта трагедии. Оно в точности совпадало с отчетами, которые полковник уже слышал из других уст.

Рут, как бы прочитав его мысли, сказала:

— Это не самоубийство. Я убеждена, что это не самоубийство. Но если это убийство… то как это можно было осуществить? Кто мог убить Джорджа Бартона? Ответ один: никто из нас этого сделать не мог! Тогда, может быть, кто-то посторонний подсыпал яд в его бокал, пока мы танцевали? Но кто? Зачем? Какая-то бессмыслица.

— Все показания сходятся в том, что во время последнего танца к столу никто не подходил, — возразил Рейс.

— Тогда это действительно бессмыслица, просто бред! Не мог же цианистый калий попасть в бокал сам по себе?!

— Скажите, мисс Лессинг, у вас действительно нет никакого предположения, никакого даже самого отдаленного подозрения насчет того, кто мог подсыпать яд в бокал? Подумайте хорошенько, вспомните. Может быть, вчера ваше внимание задержалось на каком-то пустяке, какой-то незначительной детали?

Он видел, как она слегка переменилась в лице, видел, как в ее глазах промелькнула неуверенность. Прошла, может быть, малая доля секунды, прежде чем она произнесла:

— Нет, я ничего не заметила.

Но что-то было! Было! Он в этом не сомневался. Она что-то видела, слышала или заметила, но по какой-то причине предпочитает умалчивать об этом.

Он не настаивал, зная, что только попусту потратит время. Если женщина такого типа, как Рут, решила молчать, она будет упорствовать до конца.

И все-таки — что-то было! Эта уверенность даже приободрила его, вселила в него надежду. В глухой стене, перед которой он стоял, появилась первая трещинка.

После завтрака он распрощался и поехал на Элвастон-сквер, все еще думая о Рут Лессинг.

Виновна ли эта женщина? Он скорее был склонен думать, что нет. Ее искренность и прямота сильно располагали в ее пользу.

А способна ли она вообще совершить убийство? По глубокому убеждению полковника Рейса, такая способность крылась почти в каждом человеке. Почти каждый может в критический момент решиться на убийство. На какое-то конкретное убийство. Поэтому сейчас так трудно окончательно исключить кого-либо из числа подозреваемых. И в этой молодой женщине несомненно есть какая-то холодная жестокость. И у нее был мотив, даже не один, а несколько. Устранив с пути Розмэри, она могла твердо рассчитывать на то, что станет второй миссис Бартон. Хотелось ли ей просто заполучить богатого мужа или соединить судьбу с человеком, которого она любила, — в данном случае вопрос второстепенный. Главное было убрать с дороги Розмэри.