Смерть отца - [125]

– Для Адольфика! Для Адольфика!

– Букет цветов для Адольфа!

– Адольф будет держать речь, а вы без цветов?!

Около продавщиц цветов мелкие торговцы выставили свои тележки. Каждая пядь на тротуаре площади занята в эти часы. Торговцы стоят у входа во дворец спорта, как и в любой день, продают горячие сосиски, соленые огурцы, семечки, все, что приятно грызть зубами в долгие часы ожидания. Все дни недели здесь полно народа. На черном заборе – цветные объявления о выступлениях чемпионов по боксу и балету на льду, футболистов, всадников-акробатов, всех мастеров спорта страны и за рубежом.

Многокрасочна и разнообразна масса публики, посещающей дворец спорта – трудящиеся, люди преступного мира, люди искусства, люди высшего общества, звезды эстрады и богачи.

И сегодня тоже здесь табунится разношерстная публика, а улица просто пылает. Огромные буквы над входом освещены гирляндой лампочек: дворец спорта! Около каждой буквы гигантский флаг со свастикой. Перед входом – шеренги молодежи с факелами в руках. Стучит однообразно барабан, как бы призывая к бою. На крышах штурмовики. Прожектора ослепляют массу, толпящуюся на тротуарах. И у каждого в руке – флажок со свастикой. Между ними и проезжей частью живой плотный строй штурмовиков в формах, спиной к публике, лицом к шоссе, на котором должен появиться кортеж вождя. Из всех окон торчат головы, на всех крышах – люди. Даже деревья покрыты людьми. Со всех балконов несется хором:

– Одна страна! Один народ! Один вождь!

Стучат большие барабаны, звучат слова, слова, слова, и все это бьет в уши публики. Эскадрон верховых полицейских скачет по шоссе, удивительно сливаясь с флагами.

– Хайль! – ликует масса, – Хайль! И, кажется, кони, вторят этим крикам ржанием. Во главе эскадрона – офицер на белом коне гордо несет свою голову. Эмиль Рифке здесь правит поводьями. Остолбеневшая Эдит, закутанная в шубу, стоит у входа, опустив глаза. Эмиль оставил ее на попечение одного из полицейских, который должен будет завести ее в зал, когда фюрер начнет свою речь. Эдит поднимает глаза и видит мальчика лет пяти. На маленькое его тело надет мундир штурмовика, в руках букет роз для вождя.

– Одна страна! Один народ! Один вождь!

Невольно Эдит заучивает это бесконечное скандирование:

– Хайль! Хайль! Хайль!

Гром труб, стук барабанов, рев скандирующей толпы, переходящий в беснование.

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!

Флажки развеваются, словно сильный ветер их треплет. Прожектора усиливают потоки света. На крышах колышутся огромные красные флаги, и на каждом – в белом кружке – черная свастика – как тайный знак, пляшет на ветру. Факелы в руках сливаются в единую ленту пламени, вьющуюся в воздухе города. Хор на балконах стих, но барабаны продолжают стучать. Сигнал трубы. Стук сапог. Четким маршем шагают штурмовики. А улица гремит и клокочет.

– Хайль! Хайль! Хайль!

Взгляд прям, головной убор прикреплен ремнем к подбородку.

– Фюрер едет!

В открытом автомобиле стоит Гитлер, и рука его протянута к бесчинствующей толпе. Между ним и ею – ряды штурмовиков. Руки их подняты, как штыки. Автомобиль движется медленно в ритме строя и стука барабанов.

Толпа гремит. Огромные репродукторы усиливают этот гром. Он разливается над крышами, словно приходит со всех концов города. На губах идола нет и намека на улыбку. Лицо его напряжено, голова поворачивается то в одну, то в другую сторону, к людям, орущим слева, затем к орущим справа, слева, справа, в ритме марширующих, в ритме барабанов.

– Хайль Гитлер! Хайль ГитлерУ входа фюрера встречает малыш с букетом роз – и первая улыбка возникает на губах фюрера. Он целует малыша в лоб, вызывая слезы у многих матерей. Толпа эмоционально потрясена мягкостью жестокого бога.

Эдит не помнит, как она очутилась внутри дворца. Как во сне она шла за полицейским, стиснутая валом почти бьющегося в истерике людского потока. Атмосфера была сжата криками, заверчена возбуждением и громом репродукторов.

На сцене – два столба пламени, бьющего из огромных медных сосудов на тонких медных ножках. Багровый флер от пламени мерцает на облике фюрера и на огромной свастике, на стене. Масса смолкла. Говорит голос:

– …Сегодня смеются над нами. Завтра смеяться будем мы и вы, уважаемые господа. Мы позаботимся о том, чтобы вы смеялись. Мы!

– Хайль! – взрывается толпа.

– Мы больше не с поэтами, визионерами, мечтателями. Мы с борцами.

– Хайль! Хайль Гитлер!

– Евреи – нарост на теле нашего народа! Мы знаем, как избавиться от этого болезненного семени. Это не вопрос морали. Это вопрос существования. Сильный выигрывает. Мы сильны!

– Хайль! Хайль! Хайль!

Эдит не знает, как сумела пробиться наружу. Откуда-то взялась в ней сила, неизвестная ей доселе воля вырваться из бесчинствующего дворца, гнать ее из охрипшей, вопящей, рычащей массы.

Снаружи было пусто. Полицейские стояли на своих постах, и несколько тысяч людей, не сумевших войти во дворец, слушали речь из репродуктора.

– Государство, которое будет создано нами, будет существовать тысячу лет!

Толпа преследует Эдит, и она убегает. Никогда ее ноги не знали такого бега. Пока хватало дыхания, добежала она до Потсдамской площади.