Смерть на выбор - [25]

То, что Аскер и все остальные испугались, когда обнаружили ее исчезновение, тоже вполне объяснимо: Аскер часто рассказывал и о похищении невест, и о прочих экзотических преступлениях. Его не удивляли предложения купить ту же Нину как жену, естественно он не удивился, а забеспокоился, когда обнаружил, что она исчезла. Он же не подозревал, что она просто разозлилась от того, что ее заперли.

Нина уже совсем было собралась выйти и успокоить Аскера со товарищи, но не успела — когда она открыла дверь, во дворе было уже темно. Она лишь услышала рев автомобиля — видимо, джигиты решили продолжить поиски в более отдаленных окрестностях. Нина бесшумно прикрыла дверь и побежала вдоль стены — если бы ее спросили, куда именно она бежит, то ответ был бы крайне невразумительным.

Ворота были заперты, и девушка в развевающемся, подобно знамени, одеянии бежала вдоль стены — она вскарабкалась на открытую веранду и бросилась к дверям.

Комната, которая, видимо, служила гостиной и приемной, оказалась просторной и роскошно обставленной. Нина даже остановилась — ее босые ноги почувствовали негу ковра. От неожиданности она чуть не упала. Огляделась, но так и не обнаружила выключателя. Пришлось и дальше передвигаться в темноте. Впрочем, она к этому уже привыкла. Она догадывалась, что вдоль стен стоят низенькие диваны и столики. Знала, что шкафы устроены в стенах, и поэтому снова двигалась по периметру и тщательно ощупывала стены. Наконец она нашла то, что искала. Точнее, поняла, что искала именно это. Во вполне традиционной нише она обнаружила посланца двадцатого века — телефон. И страшно обрадовалась.

Но радость не лишила ее памяти. И осторожности. Она взяла гладкий и похожий очертаниями на космическую ракету аппарат, аккуратно переставила его на пол, тихонько уселась рядом, тоже на пол, и набрала номер — единственный, который пришел ей в голову. Точнее, сначала она набрала восьмерку, о чем она не подумала, так это о времени: если в Бухаре около двенадцати, значит, в Петербурге уже два часа ночи. Но в Петербурге откликнулись почти сразу.

— Алло, алло, — шептала Нина, — Глеб, это ты?

— Да, я. — Глеб отвечал холодно и насмешливо. О коммунальной квартире не напомнил — и то хорошо.

— Я в Бухаре, — захлебывалась девушка, — понимаешь, Глеб, в Бухаре.

— Что ж не понять, понимаю. А еще я понимаю, что сейчас ночь.

— Ну ночь, но, понимаешь, мне обязательно надо сказать тебе…

— А утром это нельзя было сделать? — перебил ее Глеб. Нина даже растерялась, она чувствовала себя пленницей в логове врага, и его холодность обескуражила ее.

— Утром? Да нет, разумеется, это же чрезвычайно важно. Максим, он…

— Да будет тебе известно, меня совершенно не интересует этот самоуверенный и самовлюбленный юноша. Обсуждать его персону мне и утром не интересно, и уж тем более ночью. Я не знаю, как вы там развлекаетесь, а меня от работы никто не освобождал. Допускаю, что в вихре приключений ты об этом забыла.

Нина чуть не расплакалась, ей и так трудно было сосредоточиться, чтобы объяснить, что, собственно, происходит, а столь холодная отповедь и вовсе рассыпала осколки мыслей.

— Я в Бухаре. Понимаешь, Аскер и Рустем Ибрагимович и… — Нина оглянулась, потому что услышала шум шагов. — Мне страшно, Глеб, — судорожно крикнула она. Но не знала, услышали ее или нет: телефон молчал, гудков тоже не было. Нина расплакалась, сжимая уже вполне бесполезную телефонную трубку.

— Интересно, что эти слезы должны означать? — Девушка открыла застланные слезами глаза: комната была ярко освещена, и в центре стоял не старый и не молодой, но уже совершенно седой мужчина, в белом халате и яркой тюбетейке. Глаза у него были ласковые.

— Кто вас обидел? Почему вы плачете?

Нина не знала, что отвечать, ее никто не обижал. Плакала она от страха, но если даже Глеб не понял ее, то этот белобородый наверняка не сумеет разобраться в ее запутанных чувствах. Она расплакалась еще горше и только помотала головой:

— Не знаю, просто страшно… — Слезы снова потекли сами собой, а плечи, не укрытые самодельной туникой, трогательно вздрагивали.

* * *

Максим никогда не задумывался о судьбе калик перехожих, но долгая пешеходная прогулка по пустыне привела его к невеселым мыслям о горькой судьбе бродяг и бездомных. Он где-то когда-то читал или слышал, что, если не считать космоса, одиночество в песках ближе всего к абсолютному одиночеству. Теперь он мог убедиться в этом лично. Одиночество всегда угнетало популярного репортера, одиночество вынужденное давило во много раз сильнее.

На шоссе Максим вышел скорее всего чудом. Определить, в какой стороне благородная Бухара, он не сумел, хотя обнюхал каждый верстовой столб и ощупал все выбоины на теплом асфальте — видимо, его чутье работало только в закрытых помещениях и в крайне опасных для жизни ситуациях. Поработав с полчаса ищейкой, Максим сел на обочине — ждать следующего чуда.

* * *

— Я понимаю, почему вы испугались, — необычная обстановка, усталость. И вообще, для женщин путешествия — трудное испытание. Тем более что спутник ваш исчез. — Человек в белом халате утешал Нину, будто родной отец. — Но бояться совершенно нечего! Дорогая моя, вы мне верите?