Смерть на Параде Победы - [31]

— Ты, Григорий, словно первый день в органах! — назидательно сказал доктор Беляев, по очереди осматривавший трупы. — Даже я, человек далекий от оперативной работы, знаю, что великая признательность МУРа идет не дальше оформления явки с повинной вместо задержания. Ну и курево в камеру, это само собой.

— А что, разве мало? — хмыкнул Джилавян. — При явке с повинной суд дает по нижней планке. Награда за помощь органам.

— Можно и не шептать никому, — сказал Алтунин, не глядя на Джилавяна. — Незачем.

— Ты уже знаешь, кто? — Джилавян остановился посреди зала и обернулся к нему. — Откуда?

— Я уже понимаю, что сегодняшняя добыча у наших барыг не всплывет, — спокойно начал Алтунин. — Ее взяли, чтобы за кордон увезти. Смотрите сами. Выстрелов было пять, так, ведь, Валентин?

— Пять, — подтвердил Беляев.

— Стреляли скорее всего двое, — продолжил Алтунин. — Или — трое, третий тогда стоял рядом с Гришей. Но это не столь важно, важно, что их было больше одного, то есть выстрелы могли сливаться. А за стенкой — ателье, а напротив — магазин, а на улице — люди… Вариант со стрельбой через подушку отпадает, не иначе как преступники использовали приспособление для бесшумной стрельбы. Немцы своих агентов такими снабжали, сам видел у задержанных. Набалдашник примерно вот такой длины…

Алтунин поднял правую руку и развел большой и указательный пальцы, показывая размер прибора.

— На улице — шум, в ателье — машинки швейные стучат, в магазине продавцы с покупателями лаются, — возразил Джилавян. Что же касается подушки, то ты, Алтунин, наверное, не знаешь банду Варфоломея, мы ее в сорок третьем брали. Так вот у них был особый почерк — старались стрелять через мешок, в котором подушка лежала. В мешке подушку можно спокойно таскать, не привлекая ничьего внимания.

— Можно, — согласился Алтунин. — Только вот быстро, так чтобы с места сойти не успел, через подушку пять человек не перестреляешь. К тому же, Столешников — не улица Горького, шума здесь немного, а в соседнем ателье с двух до четырех никто на машинке не строчил, я уже успел узнать… Про магазин я ничего не скажу, потому что не знаю. Но скажу другое. Вас дерзость преступников не удивляет?

— Настораживает! — ответил Данилов.

— Увидели столько ценностей и голову потеряли! — Джилавян сделал рукой жест, похожий на вкручивание лампочки в патрон. — Звери же, не люди! Инстинктами живут, не умом! Разве ж нормальный вор средь бела дня в центре Москвы на гоп-стоп с мокрухой отважится? Да ни в жисть! Потому что опасно, потому что это верный расстрел, потому что после такого вся милиция на уши встанет и землю рыть будет!

— Тут политический аспект просматривается невооруженным взглядом! — тоном знатока сказал Семенцов. — Идеологическая диверсия!

— Наглость, однако, примечательная, — сказал эксперт Галочкин, осматривавший валявшиеся на полу футляры от изделий. — Это даже уже и не вызов — вот мы какие лихие ребята, под самым носом у легавых ювелирный грабанули! Это полное пренебрежение, уверенность в своей удачливости, в своей безнаказанности. Это — неспроста!

— Полностью с вами согласен, Арменак Саркисович, — сказал Алтунин. — Нормальный вор на такое не решится. А вот уверенный в себе немецкий диверсант — может решиться. Потому что хорошо стреляет, хорошо бегает, хорошо просчитывает расклады. Да — рискованно, малейший шум, малейшая тревога — и «пожалуйте бриться», как любит говорить наш начальник. Но не было никакого шума. Вошли, заперли дверь, положили из бесшумного оружия троих сотрудников и двоих покупателей, сгребли все самое ценное, что было в торговом зале, и ушли. В подсобные помещения благоразумно соваться не стали, там замки, а замки — это время. Скорее всего ушли, не уехали, потому что никто из опрошенных свидетелей не вспомнил, чтобы возле ювелирного стояла какая-то машина. Машина же, как я думаю, стояла за углом, на Петровке или же на Пушкинской. Я бы встал на Петровке, там больше машин и меньше к ним внимания. Стало быть, они со своей добычей преспокойно прошли мимо пятидесятого райотдела. А что такого? Идет себе по улице гражданин с чемоданчиком или с мешком на плече, не торопится, не толкается, ничего не нарушает… Кто на такого внимание обратит? Никто. А если бы кто-то попытался бы им помешать, они бы его пристрелили не задумываясь. Им главное ноги унести с места преступления, сбыт украденного их не волнует, потому что они в скором времени рассчитывают удрать куда-нибудь за кордон.

— Почему рассчитывают удрать? — спросил Джилавян. — Может, на дно залечь собираются? С чистыми документами?

— Если бы собирались на дно залечь, то деньги в кассе не оставили бы, — Алтунин кивнул в сторону стоявшего на прилавке «Националя», [23]ящик которого был выдвинут не преступниками, а заведующим магазином.

С заведующим в его кабинете общался капитан Бурнацкий, человек неимоверного терпения и неимоверной же въедливости, мастер допросов. Поймать человека на противоречиях просто, но их же надо предварительно собрать, просеяв пуды, если не тонны, словесного мусора. Алтунин присутствовал в самом начале разговора Бурнацкого с завмагом. Заведующий утверждал, что во время налета сидел в туалете и ничего не слышал. Начал бормотать невнятное про колиты, запоры, свеклу тертую зачем-то приплел, которую называл панацеей. Бурнацкий посмотрел на его покрасневшие глаза, на мясистый нос, покрытый сетью красных прожилок, подумал немного и сказал: