Смерть на Ниле. Причуда мертвеца - [25]

Ее заставила умолкнуть скороговорка нанятого драгомана[49], велевшего всем остановиться:

— Этот храм был посвящен египетскому богу Амону и богу солнца Ра-Гарахути, чьим символом была голова сокола...

Он говорил как заведенный. Доктор Бесснер, глядя в бедекер[50], бормотал под нос по-немецки. Он предпочитал печатное слово.

Тим Аллертон не пошел с группой, зато его матушка пыталась разговорить замкнутого мистера Фанторпа.

Эндрю Пеннингтон, держа под руку Линит Дойл, слушал внимательно, проявляя сугубый интерес к цифрам, которые называл гид.

— Он говорит, шестьдесят пять футов в высоту? По-моему, меньше. А молодчага этот Рамзее![51] Хваткий, хоть и египтянин.

— Большого размаха бизнесмен, дядя Эндрю.

Эндрю Пеннингтон одобрительно скосился на нее:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, Линит. А то я было забеспокоился: совсем с лица спала.

Обмениваясь впечатлениями, группа вернулась на пароход. Снова «Карнак» плавно двинулся вверх по реке. Смягчился и пейзаж: появились пальмы, возделанные поля.

И, словно откликаясь на эти внешние перемены, какая-то тайная подавленность отпустила пассажиров. Тим Аллертон преодолел свою меланхолию. Немного встряхнулась Розали. Повеселела Линит.

— Бестактно говорить с новобрачной о делах, — говорил ей Пеннингтон, — но есть пара моментов...

— Разумеется, дядя Эндрю. — Линит мгновенно приняла деловой вид. — Мой брак принес кое-какие перемены.

— Вот именно. Я выберу время, и ты подпишешь несколько бумаг.

— А почему не сейчас?

Эндрю Пеннингтон огляделся. Поблизости никого не было. Пассажиры в основном сгрудились на палубе, между салоном и каютами. А в салоне остались мистер Фергюсон — этот, насвистывая, потягивал пиво за центральным столиком, выставив напоказ ноги в грязных фланелевых брюках; месье Эркюль Пуаро, прильнувший к стеклу, созерцая движущуюся панораму; и мисс Ван Шуйлер, сидевшая в дальнем углу с книгой о Египте.

— Прекрасно, — сказал Пеннингтон и вышел из салона.

Линит и Саймон улыбнулись друг другу долгой, добрую минуту

расцветавшей улыбкой.

— Тебе хорошо, милая? — спросил он.

— Да, несмотря ни на что... Забавно, что я ничего не боюсь.

— Ты — чудо, — убежденно сказал Саймон.

Вернулся Пеннингтон. В руках у него была пачка густо исписанных бумаг.

— Боже милосердный! — воскликнула Линит. — И все это я должна подписать?

Лицо Пеннингтона приняло виноватое выражение.

— Я понимаю, какая это морока, но хорошо бы навести порядок в делах. Во-первых, аренда участка на Пятой авеню... потом концессии на Западе...

Он долго говорил, шелестя бумагами. Саймон зевнул.

С палубы в салон вошел мистер Фанторп. Незаинтересованно оглядевшись, он прошел вперед, к Пуаро, и также уставился на бледно-голубую воду и желтые пески по обе стороны.

— Вот тут подпиши, — заключил Пеннингтон, положив на стол документ и показав где.

Линит взяла бумаги, пробежала глазами страницу, другую, вернулась к началу, взяла авторучку, подсунутую Пеннингтоном, и подписалась: Линит Дойл.

Пеннингтон забрал документ и выложил следующий. Что-то на берегу заинтересовало Фанторпа, и, желая разглядеть получше, он перешел в их угол.

— Это трансферт[52], — сказал Пеннингтон, — можешь не читать.

Линит тем не менее заглянула в бумагу. Пеннингтон выложил очередную, и ее Линит внимательно прочла.

— Дела-то все простейшие, — сказал Пеннингтон. — Ничего особенного. Только изложены юридическим языком.

Саймон снова зевнул:

— Дорогая, ты что, собираешься читать всю эту пачку? Эдак ты провозишься до ленча, если не дольше.

— Я всегда все читаю, — сказала Линит. — Меня так учил папа. Он говорил: а вдруг там опечатка?

Пеннингтон неприятно рассмеялся:

— Ты страх какая деловая женщина, Линит.

— Мне никогда не стать таким сознательным, — рассмеялся в ответ Саймон. — Я просто не могу читать деловые бумаги. Мне говорят: подпиши где прочерк — и я подписываю.

— Страшная безответственность, — неодобрительно заметила Линит.

— Непрактичный я человек, — беспечно объявил Саймон. — И всегда такой был. Мне кто скажет: надо подписать — я и подписываю. Чего проще!

Задумчиво смотревший на него Пеннингтон помял верхнюю губу и суховато спросил:

— А не рискованно это, Дойл?

— Чепуха, — отвечал Саймон. — Я не из тех, кто думает, что весь мир собирается обхитрить их. Я доверчивый человек — и это окупается. Со мной еще никто не хитрил.

Тут, к всеобщему удивлению, к ним обернулся молчавший доселе мистер Фанторп и сказал Линит следующие слова:

— Простите мою бесцеремонность, но я не могу не выразить восхищение вашими деловыми качествами. По роду занятий я адвокат — мне приходится с грустью убеждаться, до какой степени непрактичны дамы. Не ставить подпись на незнакомом документе — это замечательно, просто замечательно!

Он уважительно склонил голову. Потом, зардевшись, отвернулся и снова устремил взгляд на нильский берег.

— М-м... благодарю вас, — растерянно проговорила Линит и прикусила губу, сдерживая смех. Молодой человек произвел необыкновенно глубокое впечатление: Эндрю Пеннингтон по-настоящему встревожился. А Саймон Дойл — тот не знал, тревожиться ему или смеяться.

У молодого же человека огненно пылали уши.

— Пошли дальше, — с улыбкой сказала Линит Пеннингтону.