Смерть на брудершафт (фильма 5-6) - [12]

Переместился к журналистам, возмущавшимся бесстыдством цензуры.

Наконец, застрял вблизи камина, где спорили о Страннике (так называли любимца царской семьи, простого мужика, то ли шарлатана, то ли чудотворца, о котором судачила вся Россия).

Всякий раз собеседники приветливо принимали в свой круг спасителя хозяйки, произносили комплименты и тут же о нем забывали, а сам Емельян Иванович в разговоры не вмешивался. Он так и заявлял:

— Не обращайте на меня внимания, господа. Я как Робинзон Крузо после необитаемого острова, истомился по умным людям.

В дискуссии, распалившейся возле камина, участвовали трое: кавалергард, седобородый господин в мундире медицинского генерала и лысый, с шишковатым черепом господин, про которого скользнувшая мимо Верейская шепнула: «Это Зайцевич, тот самый».

Зайцевича, шумно известного депутата крайне правой, Базаров, хоть и сибиряк, конечно, знал. Про генерала (имя которого ему ничего не говорило) скоро догадался, что тот из штата лейб-медиков августейшего семейства. Кавалергард был просто кавалергард, ничего особенного.

Удивительной Емельяну Ивановичу показалась тема разговора.

— Что-то такое я про этого Григория-Странника слышал, — сказал он минут через пять, выйдя из роли слушателя, — однако все же не верится. Чтоб мужик в поддевке снимал и назначал министров? Не может того быть! Газетные небылицы.

— Я газет, простите, не читаю, — отрезал гвардеец. — У меня иные источники. Мой однополчанин, флигель-адъютант, собственными глазами видел на столе у царицы список. Там все министры, члены Государственного Совета, сановники. Поделены на два столбика. Над одним написано «Наши», над другим «Не наши». «Наши» — это кто за Странника. А министров, которые «не наши», немка с должности гонит.

— Министров? Из-за мужика? — усомнился новый человек.

— Что министров! Немка Григорию при всех руку целует! И, болтают, не только руку. Государь давеча георгиевским крестом себя наградил, носит — не снимает, так солдаты знаете, что говорят? Царь с Егорием, а царица с Григорием. Вот до какого позора Русь-матушка докатилась!

— Вранье, не верю, — покачал головой упрямый сибиряк.

— А вы у профессора спросите. Он в Царском часто бывает. И с жуликом этим знаком, имел счастье общаться. Что скажете, ваше превосходительство?

Врач, однако, был менее категоричен.

— Насчет любовных шашней, разумеется, чушь и глупистика. Императрица бесконечно добродетельна. Ей в голову не приходит, что ее благоговейная любовь к Страннику может быть кем-то превратно истолкована. Да и насчет «жулика» — м-м-м, не знаю. Тут всё не так просто. Я осматривал этого субъекта, по просьбе ее величества. Весьма необычный индивид. У него редкая форма эпилепсии, которая иногда бывает у кликуш, у юродивых, у так называемых ясновидящих. То, что эти больные обладают необычными способностями, — установленный, хоть и не изученный наукой факт. Факт также и то, что Странник может останавливать кровотечение у наследника. Я сам был свидетелем.

Седобородый пожал плечами и хотел что-то прибавить, но депутат запальчиво воскликнул:

— Плевать я хотел на чудеса! И на то, какой там любовью любит эту грязную скотину царица, мне тоже плевать! Но чертов Странник служит немецким интересам, все знают!

Судя по выражению лица Емельяна Ивановича, он-то этого не знал и очень заинтересовался.

— Каким же образом?

Зайцевич стукнул по полу тростью. После объявления войны он пошел добровольцем, был комиссован по ранению и ходил в защитном френче — без погон, но с белым крестиком на груди.

— Нудит и царю, и царице, что надо-де с германцем скорей замиряться, иначе пропадет Расея. — Депутат передразнил простонародный говор ненавистного «чудотворца». — Не надобна-де нам эта война, знамения ему на сей счет всякие являются, одно страшней другого. А дура-императрица слушает, всему верит. И государю по ночам, поди, кукует: «Ах, Страннику было видение! Ах, Странник желает положить конец кровопролитию!»

— Насколько мне известно, многие простые люди не понимают, ради чего они должны терпеть лишения и умирать. Этот человек говорит голосом народа, — сказал Базаров, показывая всем видом, что сам-то он с этим голосом ни в коем случае не согласен.

— Вот им, вот! — Зайцевич затряс у собеседников перед носом сложенной дулей. На него заоглядывались. — Не будет этого! Москву спалим, как в восемьсот двенадцатом! За Урал отступим, но оружия не сложим! Победим германца если не штыком, то измором, просторами нашими!

— А стоят ли Босфор с Дарданеллами сожженной Москвы? — вздохнул профессор. — Миллионов трупов, калек?

Депутат рубанул воздух:

— Стоят. Тут вопрос вот в чем: быть России великой державой или нет. А страна у нас такая, что если у нее величие отобрать, то и России не останется. Прах один. Мы — не государство, мы идея. Третий Рим, а четвертому не бывать! Если мы не готовы пожертвовать столицей, имуществом, своими жизнями, то нечего в драку лезть. А коли полезли — шалишь, обратного хода нету!

Его слушали во всем салоне. Сочувственно. Недаром Зайцевич слыл одним из сильнейших ораторов Государственной Думы. В его речи чувствовалась решимость и сила.