Смерть миссис Вестуэй - [22]

Ваша мать… В океане неизвестности эти слова показались Хэл чем-то, на что можно опереться, деталью, на которой она может попытаться что-то выстроить. Значит, она думала в правильном направлении: связующим звеном является дочь миссис Вестуэй.

– Разумеется, – ответила она и даже выдавила улыбку, хотя челюсти у нее намертво сцепило от холода. – Я тоже оч-чень р-рада.

– О, да вы дрожите, – с беспокойством заметил Тресвик. – Позвольте мне провести вас в церковь. Совершенно несносный день, и, боюсь, в Святом Пиране не топят, так что внутри ненамного лучше. Но по крайней мере там сухо. Вы уже?.. – начал он, но в этот момент они дошли до ворот, адвокат открыл их и, отойдя в сторону, пропустил Хэл.

– Я уже – что?.. – переспросила она, когда они на секунду остановились под навесом.

Тресвик опять надумал протереть очки – зря, решила Хэл, посмотрев на дорожку, по которой им предстояло пройти до церкви.

– Вы уже виделись с дядьями? – осторожно спросил адвокат, и, несмотря на промозглый день, Хэл вдруг стало тепло у сердца. Дядья. У нее есть дядья.

Да нету у тебя никого, строго сказала она себе, пытаясь отогнать возникшее ощущение. Они тебе не родственники. Но думать так было нельзя. Если она хочет чего-то тут добиться, нельзя только делать вид, надо хоть чуть-чуть поверить.

Однако что же ей сказать? Как ответить на вопрос? Хэл замерла, стараясь что-нибудь придумать, а потом вдруг до нее дошло, что она уже довольно долго таращится на мистера Тресвика. Невысокий человек тоже смотрел на нее – озадаченно.

– Нет, – произнесла она наконец. В общем, чего тут ломать голову? Никакого смысла делать вид, будто знаешь людей, которые в двух шагах и изобличат тебя в ту самую секунду, как увидят своего адвоката. – Нет, мы не встречались. Если честно… – Хэл закусила губу, соображая, все ли делает правильно, но, несомненно, по возможности лучше говорить правду. И она быстро закончила: – Если честно, я и не знала, что у меня есть дядья, пока не получила ваше письмо. Моя мать никогда о них не рассказывала.

Мистер Тресвик ничего не ответил, только опять покачал головой, и Хэл не поняла, означает ли этот жест спокойное принятие к сведению или смущенное сомнение.

– Двинулись? – спросил он наконец, подняв глаза на свинцово-серое небо. – Не думаю, что дождь вообще пройдет, так что придется пробежаться.

Хэл кивнула, и они торопливо прошли расстояние от ворот до церкви.

У входа Тресвик, пропуская Хэл, опять протер очки и потуже затянул пояс макинтоша, но, уже проходя за ней следом, по-собачьи повел головой и обернулся на звук мотора.

– А-а, простите меня, Хэрриет, кажется, это погребальный кортеж. Присядьте. Я могу вас здесь оставить?

– Конечно, – ответила Хэл, и адвокат нырнул в дождь, предоставив ей зайти в церковь самостоятельно.

Дверь лишь приоткрыли, чтобы не впускать в помещение проливной дождь и ветер, но Хэл первым делом обратила внимание не столько на холод, сколько на то, что церковь почти пуста. На скамьях вразброс сидело несколько человек. Хэл сначала решила, что те, кого она увидела еще из такси, – опоздавшие, торопящиеся присоединиться к остальным, но теперь поняла, что больше-то никого и нет.

На второй скамье спереди сидели три весьма пожилые женщины, подальше мужчина лет сорока, похожий на бухгалтера, а у входа, словно чтобы проще было улизнуть, если служба затянется, женщина в облачении патронажной сестры.

Хэл осмотрелась, пытаясь сообразить, куда лучше сесть. Существует какой-то особый похоронный этикет? Она попыталась вызвать в памяти панихиду по маме в брайтонском крематории, но вспомнить ей удалось только маленькую капеллу, забитую коллегами с пирса, соседями, благодарными клиентами, старыми друзьями, людьми, которых она даже не знала, но жизнь которых пересеклась с жизнью мамы. Они теснились сзади, вжимаясь в стену, чтобы дать место тем, кто приходил еще, и Хэл увидела, как Сэм, торговавший фиш-энд-чипс, уступил место пожилой соседке с Живописных вилл. Кто-то придержал для Хэл место впереди, но, в общем-то, она понятия не имела, по какому принципу они расселись и существует ли на похоронах какая-то иерархия.

Однако каковы бы ни были правила, несомненно, ранг незнакомого с усопшим скорбящего не мог быть высоким. И она села поближе к выходу, хотя и не столь явно, как бухгалтер и медсестра – на пару рядов впереди них, справа. По очкам еще ползли высыхающие капли дождя, и она сняла их, чтобы протереть, стараясь унять дрожь и прислушиваясь к шороху ног, стуку дождя по крыше, покашливанию женщин впереди.

У Хэл имелось всего два пальто – потертое кожаное она практически не снимала, а темный мамин макинтош был ей велик. Кожаное пальто, конечно, черное, но для похорон оно не годилось, и Хэл взяла макинтош. В поезде она не мерзла, но в какой-то момент продолжительной жизни пальто его водонепроницаемость приказала долго жить, и за короткую пробежку из такси ткань вся пропиталась влагой. Теперь она сидела в холодной церкви и чувствовала, как ей затекает за шиворот. Хэл посмотрела на посиневшие руки, лежавшие на коленях, и засунула их в карманы тонкого пальто, чтобы пальцы не тряслись от холода. В глубине одного кармана занемевшая рука нащупала что-то круглое и шершавое. Хэл вытащила комок из кармана и улыбнулась. Перчатки. Будто подарок от мамы.