Смерть и воскрешение патера Брауна - [63]

Третий тоже любил выпить, но то, что он пил, было весьма характерно для него. Перед поэтом Хорном стоял стакан молока, и в данной обстановке этот напиток выглядел более зловещим, чем мертвенно-зеленый абсент. Но в действительности молоко было самым обычным, просто Генри Хорн пришел в лагерь революции совсем иной дорогой и совсем по иным причинам, чем Джейк Хокет и Джон Элиас. Он получил приличное воспитание, ходил в детстве в церковь и на всю жизнь остался трезвенником, хотя позже и порвал с религией и семьей. У него были светлые волосы и тонкое лицо, которое могло бы походить на лицо Шелли, если бы выразительность его подбородка не была ослаблена чахлой растительностью. Жидкая бородка каким-то непостижимым образом придавала ему женственный вид.

Когда журналист вошел, Джейк, по обыкновению, разглагольствовал. Хорн совершенно случайно воскликнул в разговоре: «Не дай бог!» – и этого было достаточно, чтобы Джейк обрушился на него:

– «Не дай бог!» Да он только и знает, что не давать! Не дает нам бастовать, не дает бороться, не дает убивать проклятых эксплуататоров и кровопийц! Почему он им ничего не запрещает? Почему ваши духовные отцы никогда не говорят правды об этих тварях? Почему их драгоценный бог…

Элиас тихо, несколько устало вздохнул и сказал:

– Священники, как сказал Маркс, неотделимы от феодальной эпохи экономического развития и потому давно уже не являются решающим фактором в нашей проблеме. Роль, которую некогда играл священник, ныне играет просвещенный капиталист и…

– Да, – прервал его журналист, мрачно усмехнувшись, – и сейчас вы увидите, что он играет ее совсем не плохо. – И, не сводя глаз с Элиаса, он рассказал ему об угрозе Стейна.

– Чего-нибудь в этом роде я ожидал, – сказал Элиас, улыбаясь и не двигаясь с места. – И подготовился к этому.

– Грязные псы! – взревел Джейк. – Если что-либо подобное осмелится сказать бедняк, то его упрячут в тюрьму!.. Но я думаю, что они скоро попадут в гораздо худшее место! Если они в самом ближайшем времени не очутятся в аду, то уж я не знаю, есть ли Бог на земле!

Хорн сделал протестующее движение. Казалось, он хотел возразить не против сказанного Джейком, а против того, что Джейк намеревался сказать. И потому Элиас предпочел завершить свою речь.

– Мы не намерены отвечать угрозами на угрозы, – сказал он, пристально глядя на Бирна сквозь очки. – Достаточно того, что их угрозы абсолютно не страшны нам. Мы тоже успели подготовиться, и кое-кто из нас не высунет носа на улицу до тех пор, покуда не начнется открытая борьба. Немедленный разрыв и начало военных действий вполне соответствуют нашим планам.

Пока он говорил эти спокойные, полные достоинства слова, журналист вгляделся в его неподвижное желтое лицо, и мороз пробежал у него по коже. Лицо Хокета показалось страшным, особенно в профиль. Но, пристально всмотревшись в его пылающие гневом глаза, можно было найти в них выражение какой-то робости: он как бы боялся, что все эти моральные и экономические потрясения будут ему, в конце концов, не по плечу. Хорн, казалось, был еще больше подвержен самоанализу и тревожным переживаниям. Но в этом третьем человеке, говорившем так просто и благоразумно, было что-то жуткое.

Выйдя из комнаты, Бирн увидел в конце длинного узкого коридора, который вел в бакалейную лавку, какую-то странную, но почему-то знакомую ему фигуру – низенького, кругленького человечка с большой головой и в широкополой шляпе.

– Патер Браун! – удивленно воскликнул журналист. – Вы, вероятно, ошиблись дверью. Или вы тоже член тайной организации?

– Тайная организация, к которой я принадлежу, гораздо более древняя, – улыбнулся патер Браун, – и гораздо более распространенная.

– Но, помилуйте, – ответил Бирн, – кому из находящихся тут людей могут понадобиться ваши услуги?

– Трудно сказать, – все так же спокойно промолвил священник, – однако мне кажется, что одному из них они понадобятся в самом недалеком будущем.

Он исчез в темном проеме коридора, и изумленный журналист пошел дальше. Еще более его смутил маленький инцидент, имевший место, когда он вернулся в отель, чтобы доложить своим клиентам-миллионерам об исполнении возложенной на него миссии. В зал, полный цветов и птичьих клеток, приютивший трех неприветливых старых джентльменов, вела мраморная лестница, уставленная позолоченными нимфами и тритонами. И вниз по ступеням этой лестницы стремительно бежал некий черноволосый молодой человек со вздернутым носом и цветком в петлице. Прежде чем журналист успел занести ногу на первую ступень, молодой человек схватил его за руку и отвел в сторону.

– Я Поттер, секретарь старика Гидеона, – прошептал он. – Между нами говоря, готовится решительный удар, не правда ли?

– Я пришел к заключению, что циклопы что-то затевают в своей пещере, – уклончиво ответил Бирн. – Но помните: циклоп хоть и великан, но у него только один глаз. Я думаю, что социалисты…

Пока он говорил, секретарь слушал его с лицом, похожим на лик монгольского истукана; это каменное выражение удивительно не соответствовало его подвижным ногам и вертлявой фигуре. Но, когда Бирн произнес слово «социалисты», глаза молодого человека округлились, и он быстро сказал: