Смерть и воскрешение патера Брауна - [30]

– Надеюсь, среди вас нет суеверных людей, – сказал он любезно. – Я считаю своим долгом предупредить вас, что с этим местом связано множество легенд, предзнаменований и пророчеств, сулящих вам всяческие беды. Кстати, я только что расшифровал латинскую надпись над входом в часовню; она, как оказывается, содержит в себе не меньше трех проклятий: первое проклятие тому, кто войдет в гробницу, второе проклятие – тому, кто вскроет гроб, а третье – самое страшное – тому, кто дотронется до золотого креста, находящегося в гробу. Я лично уже нарушил первые два запрета, – добавил он с улыбкой, – и вам, боюсь, также придется нарушить хотя бы один из них, если вы хотите что-нибудь увидеть. Согласно преданию, проклятия эти сбываются значительно позднее и самыми разнообразными путями. Не думаю, что это может послужить вам утешением.

И преподобный мистер Уолтерс улыбнулся своей усталой, доброжелательной улыбкой.

– Предание? – спросил профессор Смейл. – Какое предание?

– Это длинная история, имеющая много версий, как и все местные легенды, – ответил викарий. – Во всяком случае, она относится к той же эпохе, что и сама гробница. Содержание ее вкратце передано в надписи над входом в часовню и в общих чертах сводится к следующему: лорду Гюи де Гизору, феодалу, властвовавшему здесь в начале тринадцатого столетия, полюбился чудесный вороной конь, принадлежавший генуэзскому послу. Последний отличался коммерческими наклонностями и требовал за коня огромные деньги. Гюи де Гизор, человек чрезвычайно скупой, не остановился перед святотатством: он разграбил местную церковь и, как говорит предание, убил епископа. Перед смертью епископ произнес проклятие всякому, кто осмелится прикоснуться к золотому епископскому кресту, который он завещал положить с ним в гроб. Гюи де Гизор вскоре выручил деньги, необходимые ему для покупки коня, путем продажи этого креста некоему золотых дел мастеру, проживавшему в городе. Как только он сел верхом на коня, тот взвился на дыбы и сбросил лорда наземь у порога церкви. Лорд сломал себе шею и тут же скончался. Вскоре золотых дел мастер, до тех пор преуспевавший во всех своих предприятиях, был разорен целым рядом необъяснимых неудач и попал в лапы ростовщика-еврея; понимая, что его ждет голодная смерть, золотых дел мастер повесился на яблоне. Золотой крест, как и все прочее его имущество – дом, мастерская, все орудия его ремесла, – давно уже перешли в руки ростовщика. Тем временем сын и наследник лорда Гюи де Гизора, потрясенный страшной кончиной своего отца-святотатца, постепенно превратился в религиозного изувера, какие только и могли существовать в те темные и жестокие времена. Он поставил себе жизненной целью искоренение всяческой ереси и неверия среди своих вассалов. И в результате еврей-ростовщик, которого терпел циник отец, был сожжен на костре по приказанию сына-изувера. Таким образом, и на него распространилось проклятие. Затем крест был вновь положен в гроб епископа, и с тех пор к нему не прикасалась рука человека.

Леди Диана Уэйлз была, по-видимому, потрясена рассказом викария.

– Правда, даже страшно подумать, что мы первые после вас увидим его! – воскликнула она.

Усатому человечку, говорившему на ломаном английском языке, так и не удалось спуститься в гробницу по облюбованной им лестнице, которой, видимо, пользовались только рабочие, производившие раскопки, ибо викарий повел их к другому, более удобному, входу в подземелье, откуда сам он только что вынырнул. Второй вход находился на расстоянии сотни ярдов от первого и представлял собой узкий коридор, покато спускавшийся к центру подземелья. Идти им было бы вполне удобно, если бы не сгущающийся мрак. Вскоре путники оказались в абсолютной тьме; они шли гуськом по туннелю, напоминавшему колодец. Прошло несколько минут, прежде чем они увидели впереди слабый свет. Во время этого молчаливого шествия из чьей-то груди вырвался вздох, потом раздалось глухое проклятие. И проклятие это было произнесено на каком-то неизвестном языке.

Они вошли в круглую комнату, охваченную, подобно базилике, кольцом круглых сводов. Ибо эта часовня была выстроена задолго до того, как готика, точно копьем, пронзила своим первым стрельчатым сводом нашу цивилизацию. Зеленоватое мерцание между колоннами указывало место, где находился второй выход в надземный мир. Создавалось впечатление, будто находишься на дне морском, и впечатление это усиливалось случайными совпадениями: по сводам тянулся древненорманнский зубчатый орнамент, который придавал им в полумраке вид раскрытых акульих пастей, а находившийся в центре комнаты гроб с приподнятой каменной крышкой напоминал разверстые челюсти некоего морского чудовища.

То ли в силу своих эстетических наклонностей, то ли за неимением более современных приспособлений, викарий-археолог освещал часовню только четырьмя высокими свечами в деревянных канделябрах, стоявших на полу. Лишь одна из них была зажжена, когда посетители вошли в часовню, и бросала слабый свет на мощные архитектурные формы гробницы. Когда все общество собралось, викарий зажег остальные три свечи, и тогда стали явственно видны все детали, а также содержимое огромного саркофага.