Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [75]

— Но у вас было столько времени для размышлений.

— Это я уже слышал, — сказал Даллов, — только вы ошибаетесь.

— Вам было некогда подумать о собственном будущем? Чем же, черт возьми, вы там занимались?

Даллов почувствовал искреннее недоумение Шульце, который тем не менее удержался от слова «тюрьма». С тех пор как Даллов вышел оттуда, он несколько раз обращал внимание на то, что сам он — единственный, кто не боится выговорить это слово.

— Видите ли, я… — начал было он и запнулся, но потом, к собственному удивлению, продолжил: — Мне не до того было. Я писал роман.

— Роман? — переспросил Мюллер и тут же умолк.

На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание. Оба мужчины разглядывали Даллова и размышляли. Даллова позабавила собственная выдумка. Он попытался представить себе, что день за днем исписывает в камере бумагу, чиркает перышком и стопка листов все растет, растет — его роман. Довольный, он поднял голову и выжидал.

— О чем же ваш роман? Вы собираетесь его публиковать? — поинтересовался Мюллер.

Он слегка наклонился вперед и выглядел несколько расстроенным. Его коллега, безучастно поигрывавший шариковой ручкой, проговорил, не поднимая глаз:

— Не надо, Курт.

— Дело в том, — сказал Даллов, — что в последнее утро, когда меня уже выпускали, ко мне в камеру пришел полицейский, — изобразив нечто вроде поклона в сторону Мюллера, он поправился, — то есть навестил меня, так сказать, в месте содержания, и порвал рукопись. Весь роман превратился в кучу мусора.

Шульце рассмеялся и успокоенно кивнул.

— Вас эта история не устраивает? — спросил Даллов у Шульце.

Тот покачал головой и посмотрел на своего коллегу, который все еще пребывал в нерешительности.

— Жаль, — сказал Даллов, — но нужна же мне какая-нибудь история. Все хотят знать, чем я занимался в тюрьме. А я ничем не занимался, даже думать не мог. В тюрьме вообще нельзя думать. Однако все убеждены, что целых двадцать один месяц я только и делал, что думал о будущем. Значит, необходима какая-то история. Я считал, история с романом будет самой подходящей.

— История неплоха, господин Даллов, — Шульце по-приятельски улыбнулся, — но как бы не получилось клеветы на наших товарищей. Они не рвут романов.

— Тогда какую историю вы мне посоветуете? — спросил Даллов. Разговор начал его забавлять. У него появилось ощущение, будто он сбил своих собеседников с толку.

— Говорите просто, что там нельзя думать. Звучит вполне убедительно.

— Не для всех, — возразил Даллов. — Это вопрос личного опыта. Однако за совет спасибо. Иногда правда действительно звучит почти убедительно.

Он встал, отвесил короткий поклон, взял пальто из шкафа и молча пошел к двери.

— Почему вы отказываетесь от помощи? — спросил Шульце, пока Даллов перекидывал пальто через плечо и открывал дверь. — Вам нужна хорошая работа, а значит — вам нужна помощь. Мы можем помочь.

Обернувшись, Даллов спросил:

— Но почему вы хотите мне помочь?

— Потому что мы убеждены, что такое наказание было глупым. Сегодня этого уже не повторилось бы. Кое в чем мы продвинулись вперед.

Он поднялся и тоже подошел к двери. Они стояли рядом и смотрели друг другу в глаза.

— Боже мой, — вздохнул Даллов, — разве вы можете вернуть мне эти два года?

Выйдя из кабинета, он направился по коридору к лестнице. Позади он услышал голос Шульце, просившего подождать. Однако Даллов ускорил шаг, сбежал по лестнице и захлопнул за собою большую входную дверь. Солнце по-прежнему пригревало, движение на улице усилилось. Даллов поднялся по Димитрофштрассе к своей машине. Он снова услышал оклик Шульце «да погодите же!», но голос показался Даллову настолько нереальным, будто он был лишь шумом в его ушах, поэтому он пошел дальше, не оборачиваясь.

Во второй половине дня он снова приехал в центр. Ему хотелось купить себе новые брюки, и он спросил продавщицу, что сейчас в моде. Но в конце концов он купил те брюки, которые первоначально выбрал себе сам и которые продавщица брать не советовала. Он сказал ей, что такой фасон ему все-таки привычней. Новое зимнее пальто он приобрести не решился. Не хотелось слишком тратиться, он ведь понимал, что сбережений должно хватить, пока он спокойно не примет какого-либо решения, а до тех пор не стоило жертвовать этим и без того ненадежным залогом свободы ради поспешных и не самых необходимых покупок.

В последующие дни он занялся квартирой. Провел ревизию шкафов в комнате и на кухне, перетряхнул письменный стол и комод. Он перечитал прочие бумаги и сложил в маленькой прихожей целую кипу старой одежды, бумаг и иного барахла, а вечером запихнул все это в мусорный контейнер за домом. После этого он с удовольствием поглядывал на пустые ящики. Вид чистого гладкого дерева казался ему каким-то многообещающим, придающим бодрости.

Обед он варил себе сам. Прежде он не любил возиться на кухне и с удовольствием передоверял эту работу своим подружкам либо обедал в университетской столовой или в ресторане. Но за те два года, когда его кормили лишь однообразной, плохо приготовленной тюремной едой, он решил сам научиться стряпать. Поэтому каждый день он проводил час-другой на кухне, где, положив на стол раскрытую поваренную книгу, готовил мясо со всевозможными приправами, мыл и резал овощи; он с интересом следил за тем, как варилась еда в кастрюльках на плите. В первые же дни он накупил без разбора различных пряностей и специй, а теперь пытался постичь их тайны. Эти тонкопомолотые, разноцветные порошки удивляли его своим разнообразием и тем, насколько сильно меняли вкус блюда. Он прямо-таки наслаждался процессом приготовления пищи и с привычной дотошностью научного работника заносил в поваренную книгу маленькие открытия, сделанные им самолично.