Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [110]

Даллов прошелся между столиками. Сезон еще не начался, поэтому народу было мало. Его первыми клиентами оказались две пожилые дамы с синеватыми волосами, которые выпили кофе и ликера, а затем тщательно проверили счет, прежде чем расплатиться.

На следующий день он явился к шефу.

— Дайте мне другую комнату, — потребовал он, — или я уезжаю. Все равно трудовое соглашение еще не подписано.

Шеф вздохнул.

— Вечно одна и та же история, — сказал он. — Никто не хочет уступить, войти в мое положение.

Он взял телефонную трубку, позвонил знакомому. Положив трубку, с сожалением проговорил:

— Дня два-три придется потерпеть. Он мне твердо обещал, но пока комната занята. — Поинтересовавшись, как Даллов справляется с работой, он сказал: — А вы его сторонитесь.

— Как же мне его сторониться, — зло спросил Даллов, — если он заваливается ночью пьяным, да еще с пьяной женщиной?

— Я поговорю с ним, — пообещал шеф, но сказал он это безо всякой надежды на успех, тем более что предпочитал избегать неприятных разговоров.

Даллов старался, чтобы никто не заметил, что он прежде не работал официантом. Делал он это ради Гарри, но еще и для того, чтобы не выслушивать унизительных замечаний. Кроме того, он внимательно наблюдал за своими коллегами, стараясь восполнить подражанием недостаток опыта. Если же ему все-таки указывали на какие-либо ошибки, то реагировал он высокомерно и желчно. Среди коллег он быстро прослыл человеком необщительным, зато они меньше обращали внимания на его промашки и недостаточный навык. Все это вполне устраивало Даллова. Ведь ему хотелось лишь как-то перекантоваться одно лето, забыть свое не совсем объяснимое беспокойство, уберечься от невнятных угроз судьи. Ведь по этим причинам он и поехал на остров; здесь он пытался, несмотря на свою работу, которая требовала от него дежурной, ни к чему не обязывающей общительности, сохранить прежнюю внутреннюю независимость, обретенную некогда с немалым трудом.

С Розе пришлось делить комнату целых три недели, пока Даллов наконец не получил собственную, совсем крошечную комнатушку. Отношения с Розе оставались враждебными. На пятую ночь между ними произошла ссора. Розе вновь привел ночью женщину, они разбудили Даллова, который, разозлившись, обругал обоих последними словами. Однако те, не обращая на него внимания, легли в кровать, начали там возиться. Даллов почувствовал колотье в правой руке, что обычно предвещало судороги; он вскочил, вытащил обескураженно голого Розе из кровати, дважды изо всех сил ударил его в лицо, так что тот свалился. После этого Даллов снова лег и отвернулся лицом к стене. Женщина, поначалу завопившая, теперь тихонько ныла. Судя по звукам, было похоже, что она одевалась, потом затаскивала бесчувственного официанта на кровать и наконец ушла. На следующее утро он и Розе избегали даже глядеть друг на друга. Одна скула у Розе сильно покраснела. С этих пор они не разговаривали, зато Розе больше не решался приводить женщин.

Спустя пятнадцать дней Даллов въехал в собственную комнатушку на чердаке дома, где находился ресторан. Он написал Эльке, пригласил ее с дочкой к себе. Она ответила уклончиво. Он повторил приглашение, попросил настойчивее. Но прошло еще полмесяца, прежде чем она ответила, что если и сможет приехать, то не раньше конца августа.

Свое свободное время, а в основном это бывала первая половина дня, он проводил в более или менее труднодоступной северо-восточной части острова, на берегу моря. Он всегда брал с собой книги, но читал мало, от силы несколько страниц. С него вполне хватало того, что он плавал и грелся на солнышке. Иногда он вглядывался в морскую даль, следил за прихотливой игрой волн, за бесконечно повторяющимся движением прибоя. Эти простые развлечения не приедались ему. Изо дня в день он проводил здесь до последней минуты, пока не пора было спешить в ресторан, чтобы облачиться в рабочий костюм и заступить на смену. Каждый десятый день был выходным. Тогда он с утра садился на паром, забирал со стоянки машину и ехал за покупками в один из близлежащих городков. Или же он выискивал проселочную дорогу, не забитую туристскими машинами и грузовиками, возившими урожай, и мчался по ней с опущенными стеклами и громко включенным радио, выжимая из старенького мотора все, что можно.

Но все чаще он проводил свободные дни в прогулках по острову. Дважды ему удалось попасть на закрытую часть острова, где он брел вдоль Гелленштрома до Геллерхакена, так что за эти два дня он обошел практически весь остров. Он видел редких птиц, с прежней безучастностью наблюдал за сменой красок в небе, за их отражением в воде, а по мере медленно растущей усталости им овладевало чувство полного равнодушия. Зачарованный, разглядывал он деревья, причудливо искривленные ветром. Казалось, будто эти деревья жили в постоянных унижениях и нашли форму приспособления, которая трогала Даллова. Прямая — это лабиринт, вспомнил он и улыбнулся. Высказывание показалось ему вычурным, несообразно парадоксальным. Глядя на воду, он подумал, что на самом деле все гораздо проще. С этой мыслью он, спокойный и довольный, шел вдоль берега по худосочному бурьяну, стараясь подальше обходить встречных прогуливающихся отпускников; домой он возвращался с наступлением сумерек. Отдельно стоящие дома и хибарки зажигали в этот час среди мрачной и пустынной равнины свои слабенькие огоньки.