Смерть Егора Сузуна. Лида Вараксина. И это все о нем - [6]

— Нет их, крупных блоков! — подтверждает сосед.

— Разговорчики одни!

— Во! Во! — радуется мужчина в брезентовом. — Наш начальник обязательства брать горазд! — Он вдруг ехидно ухмыляется и продолжает: — В том месяце опять начальник выбирается на трибуну. Мы, говорит, товарищи, берем обязательство… Тут я не стерпел да как крикну с места! Берем, кричу, обязательство без лестницы на Луну залезть! Тут, конечно, меня стали из собрания просить…

— Неужто попросили? — поражается сосед.

— Народ меня в обиду не дал… «Выходи, кричат, на трибуну и говори по форме…» Ну, вышел, ну, сказал. А где они, эти блоки? Месяц прошел, где блоки?..

— Интересно! — вмешивается в разговор молодой парень с рейсшиной в руках, по виду не то техник, не то бригадир. — Думаешь, крупные блоки в один день можно внедрить? Дело это длительное, кропотливое, требующее большой и всесторонней подготовки. А ты не понимаешь и вот тут орешь: обязательство, начальник… Демагогия!

В автобусе сначала притихают, потом все разом поворачиваются к молодому парню с рейсшиной. Пожилой рабочий огорченно покачивает головой, мужчина в брезентовом укоризненно усмехается, молодые парни досадливо крякают, а старуха молочница ехидно поджимает губы. Несколько мгновений в автобусе стоит полная тишина, но потом начинается…

— Сам-то и есть демагог…

— Молодой, да ранний… Вот из-за таких век кирпич будем класть…

— Я его, товарищи, знаю! Это техник с бетонного завода.

— Каждое утро у меня литр молока берет. Холостой, один в квартире проживает. Водопровод, это, у него, канализация…

— Слушайте, товарищи, что я такого сказал!.. Разве не понятно, что крупноблочное строительство…

— Ты бы, техник, сел. Какой мне интерес, когда ты перед глазами маячишь? Я, может, хочу в окно смотреть…

— Учат их, дипломы выдают, а как до дела, так сразу — всесторонняя подготовка, длительно, кропотливо. Вот, товарищи, из-за таких у нас и нет крупноблочного строительства. Я тебя, техник, запомнил. Выступаешь, значит, против нового, передового? А? Как твоя фамилия? Товарищи, как его фамилия?

— Скворцов его фамилия.

— Ладно! Хорошо! Запомним… А лучше мы его в книжечку!

— Ты блокнот убери. Ишь, бюрократ нашелся! Сам ты кто? А ну, зачеркни фамилию! Техник, может не подумав, ляпнул, а ты… Нашел врага крупноблочного строительства!..

— Товарищи, товарищи, да разве я против крупноблочного строительства!..

— Вы, товарищ техник, не переживайте! Мы этого, с книжечкой, знаем — он снабженцем у нас работал.

— А теперь у нас складом заведует. Леднев его фамилия…

Сидя у окошка, Егор Ильич похохатывает. Ему нравится все, что происходит в автобусе, и он испытывает крайнюю досаду оттого, что никто, кроме него, не слышит этих разговоров. Егор Ильич много бы дал, чтобы рядом с ним сидел начальник строительства Борис Наумов. Пусть бы послушал, что говорят о нем! Эх, жалко! Очень жалко! Не слышит Борис всего этого.

Егор Ильич предвкушает большое удовольствие от того, как он явится в контору, зайдет к начальнику и с невинным видом расскажет о разговоре в автобусе. Излагать события Егор Ильич будет с гневом и горячим сочувствием — подумайте, товарищи, до чего дошли критиканство, нигилизм и распущенность рабочего люда! Подумать только, критикуют, да кого — самого начальника, да где — в автобусе! И этаким манером выложит все, передаст каждое словечко, а потом будет молча и сочувственно наблюдать, как на Борисовы щеки набежит густой румянец. А что! Так и надо! Не болтай! Не лезь без нужды на трибуну! Не стели попусту красных скатертей!..

А автобус бежит себе вдоль городских окраин. Мимо плывут маленькие деревянные домишки, густо-зеленые палисадники. Кажется, что деревня плывет мимо. Такая деревня есть на окраине каждого города, и Егор Ильич любит это внезапное превращение города в деревню, ему порой жалко, что город постепенно сметает свои окраинные деревенские домишки. Если бы его воля, он бы не тронул их — пусть себе стоят, пусть живут в них древние старушки с самоварами и гнутыми стульями старинных венских и лодзинских фабрик. Егор Ильич считает, что полезно сохранять старое. Недавно он изложил Зинаиде Ивановне интересный проект.

— По субботам нужно ставить на площади городового! — сказал он и прищурился. — Кроме того, в воскресенье надо в определенные часы устраивать въезд в город губернатора… Нечего качать головой и смотреть страдальчески — я в своем уме… Так вот и говорю, пусть на площади стоит городовой. Въезд губернатора в город полагается устраивать со всеми онёрами. Пусть, подлец этакий, катит на извозчике посередь города, пусть городовые разгоняют народ, пусть поработают плетками… Для показа, конечно… Для чего все это? Для того, чтобы молодые люди не забывали, что такое городовой и губернатор.

Деревенские домики на окраине Егор Ильич хочет сохранить по другой причине — он родился и вырос в таком домике. Иногда он приходит на край города, садится на скамеечку возле дома 26 по улице Цветной и сидит часами. Слушает, как шумит старый тополь, как посвистывают скворцы, как журчит за домом тоненький веселый ручей. Сначала он спокоен, раздумчив, но потом его охватывает острая тоска. О чем думает в эти часы Егор Ильич, не знает никто, даже Зинаида Ивановна. Она и не подозревает, что Егор ходит к маленькому домику, сидит под старым тополем и тоскует. Вспоминает себя мальчишкой, подростком, юношей. Сердце сжимается, словно его берут холодными пальцами, в горле сохнет. А однажды случилось совсем плохое — Егор Ильич почувствовал тепло в глазах, пожмурился, но это не помогло, и тогда он ладонью провел по глазам. Оказалось — слезы… Егор Ильич ожесточенно крякнул и огляделся — кругом, слава богу, никого не было.