Смерть царя Кандавла - [16]
Тут, пожалуй, уместно представить одну шутливую мистификацию Кратохвила и показать, как он работает с этим жанром. Читатели журнала, вероятно, знакомы с творчеством Милана Кундеры, чьи самые значительные романы («Невыносимая легкость бытия», «Шутка», «Бессмертие») с 1990 года печатались в журнале целиком, а остальные — в отрывках. Издательство «Азбука» в прошлом году выпустило четырехтомное Собрание сочинений Кундеры, куда вошли все десять его романов. А вот одиннадцатый роман Кундеры уже написал его друг и большой почитатель Иржи Кратохвил в жанре дружеской пародии или, можно сказать, иронической мистификации, которая немало позабавила живого классика.
Иржи Кратохвил
Одиннадцатый роман Кундеры
В те дни, когда в Праге решался вопрос о присуждении Милану Кундере Государственной премии, в Париже он начал работать над своим одиннадцатым романом (если, конечно, книгу вариаций «Смешные любови» считать романом). Возможно, он лишь приступал к его написанию или уже заканчивал его, а возможно, всего лишь обдумывал его замысел.
Пожалуй, ничего более конкретного сказать мы не можем. Перед нами закрытая дверь, в которую войти нельзя. Но так ли это? Существует ведь некая известная нам ДНК кундеровских романов, или, иначе говоря, их константы. А поскольку к этим константам относится и его особая склонность к литературной игре и мистификации, мы все-таки осмеливаемся нажать ручку двери и войти в нее.
Но каковы константы романов Кундеры? Прежде всего, это экзистенциальные темы, с которыми работает писатель, или как говорит он сам: «Роман — это медитация о человеческом существовании посредством вымышленных образов». Так, например, целомудрие — центральная экзистенциальная тема романа «Бессмертие», сострадание — экзистенциальная тема романа «Невыносимая легкость бытия», жалость — экзистенциальная тема «Книги смеха и забвения», хрупкость человеческой идентичности — тема романа «Подлинность» и так далее. Его три «французских» романа тоже носят абстрактные названия, выражающие их экзистенциальные темы: «Неспешность», «Подлинность» «Неведение». И потому одиннадцатый роман Кундеры в нашей литературной игре мы назовем «Память». Ведь память — одна из самых универсальных экзистенциальных тем.
А что еще объединяет романы Кундеры? Они все пропитаны особого рода меланхолией. Подзаголовок первой тетради «Смешных любовей» в первом издании — «Три меланхолических анекдота». В «Бессмертии», последнем написанном по-чешски романе, шестая глава («Циферблат») не что иное, как развернутая штудия эротической меланхолии. Его «французские» романы — три различно мотивированные меланхолические истории. Кроме того, все его романы пронизаны повествовательными эссе, разрабатывающими их основную экзистенциальную тему. А композиция его романов всегда строится в форме того или иного музыкального сочинения.
Итак, одиннадцатый роман Кундеры будет, конечно, меланхолическим гротеском, и его повествовательное эссе двинется по лабиринту Памяти к поджидающему Минотавру Забвения и Беспамятства. И композиция, конечно, будет вдохновлена одним из сочинений Яноша Яначека.
Подавляющее число романов Кундеры начинается дорогой. Людвик Ян в романе «Шутка» отправляется исполнить свою миссию в маленький моравский городок. Писатель со своей женой Верой в «Неспешности» приезжают в замок-отель. Тереза в «Невыносимой легкости бытия» едет к То-машу в Прагу. Роман «Неведение» начинается с возвращения Ирены на родину из эмиграции. В начале «Книги смеха и забвения» Мирек гонит в автосервис, преследуемый соглядатаями-гебистами.
А как кончается большинство романов Кундеры? Сном. Или засыпанием, или ночным бдением. Томаш с Терезой на последней странице романа отправляются в свой гостиничный номер. Читатель уже знает, чем закончится их история, но здесь, на последней странице, еще царит тихая ночь, и лишь большая ночная бабочка в номере навевает грусть и меланхолию. Жан-Марк и Шанталь в «Подлинности» отходят ко сну, и ночная лампа, отгоняя от любовников призраки утраты их индивидуальности, горит всю ночь. И будет гореть все последующие. Так же как и ласковый свет авторской лампы в беседке, выстроенной в предпоследней главе романа «Жизнь не здесь». И в «Неведении» Йозеф покидает Ирену, спящую после их любовной схватки в гостинице.
Все это константы большинства романов Кундеры, от которых мы можем отталкиваться в нашей литературной игре. К сожалению, мы не способны воспроизвести спонтанную изменчивость его историй — она подвластна только автору. Нам придется довольствоваться лишь постоянством его начал и концов. Но что происходит между приездом и засыпанием в гостиничном номере? Это длинная романная история, которая, увы, не доступна для нашего короткого этюда. Мы можем написать лишь две первые и две последние фразы романа «Память».
Его первые две фразы: «Люция вышла на одну остановку раньше и направилась к шоссе, чтобы последний отрезок пути проехать на автобусе. Для этого у нее были свои резоны».
И его последние две фразы: «В номере отеля 'Jenewain' он стряхнул на ладонь таблетку рогипнола. Но потом решил всю ночь бодрствовать и охранять сон Люции».
Роман популярнейшего чешского писателя Иржи Кратохвила «Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер» недаром имеет подзаголовок «роман-карнавал». Через судьбу главной героини, которая, родившись в 1900 году, проживает весь XX век, автор-постмодернист показывает — порой крайне гротескно — пестрый калейдоскоп событий современной истории. Перед читателем проходит длинная вереница персонажей, как вымышленных, так и исторических (последний австрийский император Франц Иосиф и первый чехословацкий президент Томаш Масарик, русские революционеры Ленин и однофамилец героини Троцкий, позже Гитлер и Сталин…) Соня Троцкая-Заммлер не собирается умирать и в начале XXI века: ей еще предстоит передать людям наших дней важное послание от мудрейших людей позапрошлого столетия, некогда вложенное в нее знаменитым доктором Шарко.
Знаете ли вы, как звучат мелодии бакинского двора? А где находится край света? Верите ли в Деда Мороза? Не пытались ли войти дважды в одну реку? Ну, признайтесь же: писали письма кумирам? Если это и многое другое вам интересно, книга современной писательницы Ольги Меклер не оставит вас равнодушными. Автор более двадцати лет живет в Израиле, но попрежнему считает, что выразительнее, чем русский язык, человечество ничего так и не создало, поэтому пишет исключительно на нем. Галерея образов и ситуаций, с которыми читателю предстоит познакомиться, создана на основе реальных жизненных историй, поэтому вы будете искренне смеяться и грустить вместе с героями, наверняка узнаете в ком-то из них своих знакомых, а отложив книгу, задумаетесь о жизненных ценностях, душевных качествах, об ответственности за свои поступки.
Александр Телищев-Ферье – молодой французский археолог – посвящает свою жизнь поиску древнего шумерского города Меде, разрушенного наводнением примерно в IV тысячелетии до н. э. Одновременно с раскопками герой пишет книгу по мотивам расшифрованной им рукописи. Два действия разворачиваются параллельно: в Багдаде 2002–2003 гг., незадолго до вторжения войск НАТО, и во времена Шумерской цивилизации. Два мира существуют как будто в зеркальном отражении, в каждом – своя история, в которой переплетаются любовь, дружба, преданность и жажда наживы, ложь, отчаяние.
Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.
Книга состоит из сюжетов, вырванных из жизни. Социальное напряжение всегда является детонатором для всякого рода авантюр, драм и похождений людей, нечистых на руку, готовых во имя обогащения переступить закон, пренебречь собственным достоинством и даже из корыстных побуждений продать родину. Все это есть в предлагаемой книге, которая не только анализирует социальное и духовное положение современной России, но и в ряде случаев четко обозначает выходы из тех коллизий, которые освещены талантливым пером известного московского писателя.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.
В рубрике «В тени псевдонимов» напечатаны «Жуткие чудо-дети» Линды Квилт.«Сборник „правдивых историй“, — пишет в заметке „От переводчика“ Наталия Васильева, — вышел в свет в 2006 году в одном из ведущих немецких издательств „Ханзер“. Судя по указанию на титульном листе, книга эта — перевод с английского… Книга неизвестной писательницы была хорошо принята в Германии, выдержала второе издание, переведена на испанский, итальянский, французский, португальский и японский языки… На обложке английского издания книги… интригующе значится: „Линда Квилт, при некотором содействии Ханса Магнуса Энценсбергера“».
В рубрике «Документальная проза» — «Нат Тейт (1928–1960) — американский художник» известного английского писателя Уильяма Бойда (1952). Несмотря на обильный иллюстративный материал, ссылки на дневники и архивы, упоминание реальных культовых фигур нью-йоркской богемы 1950-х и участие в повествовании таких корифеев как Пикассо и Брак, главного-то героя — Ната Тейта — в природе никогда не существовало: читатель имеет дело с чистой воды мистификацией. Тем не менее, по поддельному жизнеописанию снято три фильма, а картина вымышленного художника два года назад ушла на аукционе Сотбис за круглую сумму.
В рубрике «Классики жанра» философ и филолог Елена Халтрин-Халтурина размышляет о личной и литературной судьбе Томаса Чаттертона (1752 – 1770). Исследовательница находит объективные причины для расцвета его мистификаторского «parexcellence» дара: «Импульс к созданию личного мифа был необычайно силен в западноевропейской литературе второй половины XVIII – первой половины XIX веков. Ярчайшим образом тяга к мифотворчеству воплотилась и в мистификациях Чаттертона – в создании „Роулианского цикла“», будто бы вышедшего из-под пера поэта-монаха Томаса Роули в XV столетии.
В рубрике «Мемуар» опубликованы фрагменты из «Автобиографии фальсификатора» — книги английского художника и реставратора Эрика Хэбборна (1934–1996), наводнившего музеи с именем и частные коллекции высококлассными подделками итальянских мастеров прошлого. Перед нами довольно стройное оправдание подлога: «… вопреки распространенному убеждению, картина или рисунок быть фальшивыми просто не могут, равно как и любое другое произведение искусства. Рисунок — это рисунок… а фальшивым или ложным может быть только его название — то есть, авторство».