Смерть Аттилы - [68]

Монах не понимал, почему они погребли в землю скальпы, но для тел воздвигали платформы, и почему они погребли их кагана Аттилу в землю, а мужа Аммарки положили ближе к небу. Весь день, когда он пытался молиться, он снова и снова возвращался к тем вещам, о которых говорил ему шаман, и его пугало, что он не мог обнаружить никакого соприкосновения с точкой зрения хунну. Ему казалось, что он ожидал встретить маленькую речушку и вместо этого подошел к скале, нависшей над бескрайним океаном. В их жизни не было места для Христа, и их невежество было безграничным.

В темноте Такс позвал его, и он стоял рядом, когда они подняли тела на платформу и свалили все, что осталось от вещей вокруг платформы. Было очевидно, что им не нужно много людей, чтобы хоронить своих мертвых. Кроме того, не имело значения, кто при этом присутствовал — хунну или нет. Потом все пошли к костру, зажженному монахом, и уселись вокруг него. Шаман положил голову на колени и ничего не говорил.

Такс добавил дров в костер и начал хозяйничать, развязывая сумы и готовя припасы, чтобы что-то сготовить на костре. Монах смотрел на гуннов. Он всю жизнь прожил в городе и никак не мог привыкнуть к тому, что постоянно находился вне стен дома или города. Ему не хватало уюта стен и крыши над головой, и темнота и пустота за спиной холодом обжигала его затылок, и он постоянно напрягал слух, пытаясь уловить какие-то звуки. Аурелиус подумал, что их костер можно увидеть издалека. Германцы, которые сожгли живьем человека, может, в этот момент наблюдают за ними.

Он пытался молиться, но не смог. У него перед глазами стояло тело мертвой женщины и кровавого растоптанного малыша. Он смотрел на огонь и пытался очистить свой дух, но память о мертвецах, которых он сегодня видел, давила на него ужасным грузом.

Шаман, сидевший напротив него, поднял голову и заговорил с Таксом. Тот ответил ему одним словом. Шаман посмотрел на Аурелиуса. Монах был так обессилен от сознания сильного горя, что не смог отвести от шамана взгляда, и они смотрели в глаза друг другу.

И сразу у Аурелиуса полегчало на душе. Шаман улыбнулся. Он что-то сказал Таксу, наливавшему воду в железный котелок. Такс взглянул на него, и монах понял, что ему не понравился вопрос шамана.

— Он спрашивает, почему ты… почему ты стал монахом? — перевел Такс.

— О-о-о-о…

Аурелиус ближе подвинулся к огню. У него свело от голода желудок. Продолжая греть руки, он пытался сформулировать, как он впервые узнал о своем призвании.

— Я чувствую себя очень близким Христу, и мне хочется, чтобы и другие люди ощущали и думали то же самое, что я чувствую и думаю о Христе. Мне хочется, чтобы были спасены другие люди.

Такс, продолжая переводить, с помощью двух длинных палок вытащил из костра раскаленные камни и с шумом перекатил их в железный котелок. Поднялись клубы пара. Шаман сидел сгорбившись. Такс поднялся и пошел в темноту. Шаман что-то сказал Аурелиусу. Из темноты последовал перевод, как будто говорил дух. Такс появился с плащом, переливавшимся у него в руках от света костра. Аурелиус увидел, что плащ был сделан из змеиной кожи.

— Но вы, монахи… мне говорили, что… вы не можете лечить. Вы не лекари.

— Иисус Христос мог лечить, — ответил Аурелиус. — Мы врачуем души.

Такс подал каждому чашу с дымящимся супом из зерна. Шаман сунул в свою чашу костлявый палец, лизнул его и отставил чашу в сторону, чтобы она остыла.

— Можно, я прочитаю молитву перед едой? — сказал Аурелиус — Для всех нас.

— Что хочешь, то и делай, — ответил ему Такс. Он взял себе чашу с похлебкой, и Аурелиус понял, что он не собирается переводить. Он пытался проявить свою власть. Монах посмотрел на шамана.

Тот заговорил с Таксом спокойным голосом. Такс что-то мрачно ответил ему. Голос у шамана зазвучал поучающе. Капризно, как дитя, Такс повернулся к монаху и сказал:

— Он говорит, что ты можешь читать благословение и чтобы я ему все переводил.

— Спасибо, — вежливо сказал монах. Он откашлялся и прочитал «Отче Наш», все время останавливаясь, чтобы Такс успевал переводить. Аурелиус подумал, что, наверно, в первый раз эта молитва прозвучала на гуннском. Она звучала, как заклинание дикарей. Когда он закончил, то похлебка остыла и ее можно было есть.

Шаман ничего не сказал. Он ел похлебку и время от времени вытирал рот. Иногда он с любопытством смотрел на Аурелиуса. Сначала наглая снисходительность шамана возмущала монаха, но потом он привык к этому. Он даже начал уважать этого человека. Аурелиус отставил чашку и сказал:

— А как ты стал шаманом?

Монах употребил германское слово, но Трубач его понял. Такс еще не успел перевести, как он начал говорить. Голос у него стал почти веселым.

— Мне всегда казалось, что все шаманы — жулики, и что они притворялись умными, и мудрыми, и сильными, чтобы люди восхищались и боялись их. Я видел, какие они богатые и как им все прислуживают. И я стал водить компанию с шаманами, чтобы вызнать, как они совершают обман, и потом они предложили мне стать их учеником. И вот теперь я — шаман.

Такс переводил, а потом задал шаману какой-то вопрос. Тот засмеялся, кивнул головой и сказал ему, чтобы он его не перебивал.