Смерть Аттилы - [69]

— Тогда скажи мне, — продолжал Аурелиус. — Вы — действительно обманщики?

Шаман поднял руки ладонями вверх и развел их в стороны.

— Не могу тебе сказать. Вот в этом содержится самое забавное. Может, я и обманщик, но я в этом не уверен.

— Нет, если ты обманщик, ты должен знать об этом.

— Наверно, это так. Я сам придумал трюк с ниткой и делаю вид, что высасываю дьявола, из-за которого человек болеет. Я прячу нитку во рту и потом пропитываю ее слюной и кровью, и всем кажется, что я высосал зло и болезнь у слабого и больного человека.

Монах не отводил от него пораженного взгляда. Шаман улыбнулся:

— Ты понял, в чем тут штука?

— Нет, но я поражен тем, что…

— Все дело в том, что, когда я проделываю такой фокус, обычно люди выздоравливают.

Аурелиус не мог этому поверить, но он не успел ничего сказать, как Такс заговорил с шаманом. Пока они разговаривали, Аурелиус налил себе еще похлебки. Ему опять стало не по себе от того, что он оставался перед лицом огромной равнины, и он начал быстро есть. Похлебка была безвкусной, и хотя желудок был полон, он не ощущал сытости.

Такс сердито прервал разговор и, надув губы, уставился на огонь. Шаман с ним заговорил, но Такс не желал ему отвечать. Шаман снова сказал ему что-то презрительным тоном и толкнул Такса в плечо.

Такс развернулся, как злобная собака, и отстранился от руки шамана. Аурелиус подскочил. Два гунна стояли друг против друга, и глаза у них горели черным пламенем в свете костра. У Такса от злости напряглось тело. Когда шаман снова заговорил с ним, Такс вылил на него целый водопад слов.

Он говорил некоторое время, потом шаман прервал его и отдал команду, подкрепив ее жестом. Такс зло смотрел на него. Шаман повторил команду и сделал тот же самый жест, но только более резкий, продолжая что-то бормотать. Такс повернулся и начал собирать вещи.

Аурелиус немного расслабился. Ему стало не по себе от власти, которой шаман обладал над Таксом. Но было видно, что Таксу все это было не по душе. Сейчас он занимался работой, соскребая остатки пищи с железного котелка дочиста облизывая пальцы.

Шаман сказал:

— Друг мой, мне не хочется вам говорить это, но нам сейчас придется отправиться в путь. Я понимаю, что вы устали, но нам нельзя здесь оставаться. Мы должны уехать подальше от германцев. Но мы будем ехать медленно, чтобы вам удалось отдохнуть.

— Понимаю, — ответил Аурелиус. — Я постараюсь не отставать.

В полночь жеребенок черной кобылки лег на землю и не стал подниматься. Такс слез с лошади и попытался поставить его на ноги, но черная кобылка протолкнулась между ними и чуть не укусила Такса. Жеребенок был почти такого же роста, как Такс. Он поднялся на длинные ножки и просунул голову под влажную ляжку матери, чтобы пососать молока.

К ним подъехал Трубач и посмотрел на жеребенка и кобылку. Потом он огляделся. Монах скорчился позади Трубача на своей гнедой кобыле.

Трубач сказал:

— Мы не можем здесь останавливаться. Мы еще недалеко уехали от реки.

Такс ответил ему:

— Вы можете отправляться, я вас догоню утром.

Он подумал, что если ему удастся отстать от них, он сможет поохотиться за германцами.

— Нет, — ответил Трубач. Казалось, он прочитал мысли Такса. — Мы можем оставить здесь лошадей. Кобылка справится сама, а жеребенка пора отлучать от молока матери.

— Она — моя лучшая кобылка, — спорил Такс — Разреши мне остаться с ней. Я вас догоню, когда отдохнет жеребенок.

— Нет, — настаивал Трубач.

Такс был в ярости. Казалось, что его заковывают в кандалы. Он хотел покинуть Трубача и монаха. Без него они будут беспомощными и даже не смогут разговаривать друг с другом. Потом он представил себя одного на этой огромной бескрайней равнине.

— Она уже старая кобыла, и этот жеребенок не такой уж хороший. Поехали!

Такс одним махом взлетел на черную лошадку.

Они ехали к югу. Жеребенок гнедой кобылки был постарше и не отставал от них. В лунном свете все лошади казались одного цвета — черными. Трубач взял свою дудочку и просвистел несколько нот, пытаясь найти свою мелодию.

Над головой луна передвигалась за ними по небу. Ветер перестал дуть, и на небе не было облаков. От горизонта до горизонта кругом расстилалась только степь, и взгляду не за что было зацепиться. Раза два Трубач и монах начинали разговор, задавая друг другу непонятные вопросы. Такс переводил им, почти не прислушиваясь. У него болели все мышцы и затекли конечности. Когда они долго молчали, он даже задремал.

Взошла луна, и немного посветлело. Над головами, пронзительно крича, пролетела стайка птиц. На горизонте появились белые полоски. Воздух становился теплее. Такс натянул поводья и посмотрел на небо.

Шаман и монах тоже остановились. Монах задремал на гнедой кобылке. Его сутана вся перевернулась и висела на нем, как наполовину снятая кожа. Трубач спешился и прошелся, чтобы размять ноги. Он шагал, как журавль. Такс смотрел на него и не мог отыскать в своем сердце обычную любовь к этому человеку. Он перевел взгляд на горизонт — вставало солнце.

На фоне белизны неба внезапно проглянул зеленый цвет, и за этой зеленью небо было таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Такс приложил руку к глазам, защищаясь от раздражающего блеска. Начал дуть западный ветерок. Он шелестел травой и быстро побежал навстречу встающему солнцу. Яркое и прекрасное, оно быстро поднималось в небе. Вокруг них просыпалась степь, кишащая маленькими животными и птицами.