Смерч - [17]

Он поднялся и начал искать свою одежду. Заглянул под кровать, под подушку, в тумбочку.

— Дывысь, який дюжий парубок! Вин зибрався тикаты. А хто будэ травму личить?

Это сказал сосед, усач лет пятидесяти. Он следил за Денисом смеющимся взглядом.

Тот удивился: каким образом усач догадался о его намерениях?

С деланным равнодушием сказал:

— Никуда я не собираюсь. Просто одежду ищу…

— Э-э, хлопче, у пораненных одна форма — сирый халат, — усмехнулся сосед. И, посерьезнев, спросил: — Як же тэбе, такого хлопчика, угораздыло до фронта попасть?

Денис скупо рассказал о событиях последних дней.

Сосед вздохнул, уважительно покачал головой.

— Прывелось, знаться, лыха хлибнуть… Ну, будьмо знаемы — старшина Буровко. Сам з Кубани. А ты видкиль, воронежский?

— Так точно, товарищ старшина.

— Бачу, порядок разумиешь. А же ж мы тут не в строю, для тэбе я сичас — Сергей Кузьмич. Уразумив?

Денис вместо ответа почему-то вздохнул.

Он чувствовал неловкость и в то же время гордость оттого, что этот пожилой старшина разговаривает с ник как с равным. Ему захотелось узнать у Буровко, при каких обстоятельствах тот был ранен, но не успел он рта раскрыть, как в дверях палаты с двумя узлами в руках возникла тетя Оля. Решительным шагом прошла она к кровати Дениса и, не удостоив его взглядом, обратилась к Буровко:

— У вас ремень есть?

— Э-э, гражданочка, — усмехнулся тот, заметив, как маковым цветом заалело лицо Дениса, — в нашей палате экзекуции катэгорично запрещаются. Бо нэ можно расстраивать цьего геройского хлопця.

Тетка перевела взгляд на Дениса и сокрушенно покачала головой. Затем, чинно расцеловав его, принялась расспрашивать и угощать разной снедью из узелочка. На вопрос, как она его нашла, тетка сказала, что привела ее сюда Галя Лаврова.

— Она сейчас здесь? — вырвалось у Дениса.

— В коридоре дожидаются, — улыбнулась тетя Оля.

Денис метнулся было к двери, но тетка удержала его за рукав, быстро развязала второй узел, выложила на кровать одежду.

— Одевайся, пойдем.

— Как? Меня отпускают?

— Отпускают. Юлия Петровна, Галина мамаша, разрешила. Заходила я к ней. Дома, говорит, скорей поправится.

— Ну, правильно, — поддержал Буровко. — Не зря гутарють: в хати и стины помогають. Одягайся, хлопче.

Прощаясь, сжал в больших ладонях руки Дениса и сказал со вздохом:

— Такый же хлопец и у мэнэ. Може, и вин попав у госпиталь до солдат?..

В коридоре Денис столкнулся с Галей. Тетка тактично ушла вперед. Денис сдержанно поздоровался с девушкой.

— Как ты меня нашла?

— Мне позвонили, сказали, что ты здесь.

— Учишься на курсах медсестер?

— Завтра первый день занятий. Я тебя провожу.

— Ты только и делаешь, что провожаешь меня.

— А ты грубый, Денис.

— Что же я грубого сказал?

Галя все-таки обиделась:

— Могу и не провожать.

Она круто повернулась и пошла прочь по коридору. Денису стало не по себе. Подумал: «За что обижаю-то? Она столько сделала хорошего для меня».

Догнал девушку, преградил ей путь.

— Подожди, Галя. Извини. Я, конечно… В общем, мне будет очень… это… приятно, если проводишь… Я тебя… ну… не хотел я…

Галя улыбнулась.

— Ну хорошо, пойдем.

2

Трое суток прожил Денис у тетки. Вечерами забегала Галя, рассказывала о занятиях на курсах медсестер, о преподавателях, вытаскивала Дениса прогуляться. Ночью на час-два приходилось спускаться в бомбоубежище — налетала вражеская авиация. Однажды Галя сказала, что в ближайшие двое-трое суток ей придется поработать в госпитале у мамы, стало быть, с Денисом они увидятся только на следующей неделе.

И словно нарочно в этот же день тетя Оля сообщила: ее переводят на казарменное положение, племяннику предстоит теперь хозяйничать одному. Денис почувствовал себя как бы в пустоте: близких, кроме тетки и Гали, в Москве не было. Три дня он просидел в одиночестве, а утром четвертого со свойственной ему решительностью сказал себе: «Еду домой». Правда, денег ни копейки, но и то сказать — много ли они стоили теперь, деньги?

Настрочил тетке записку, взял старенький рюкзак, или, как стали с начала войны именовать такого рода тару, сидор, бросил туда краюшку хлеба, несколько вареных картофелин, закрыл дверь, ключ положил под половичок и поехал на Казанский вокзал. План был такой: зайти к старому знакомому коменданту — майору, поведать обо всем — авось поможет уехать…

В приемной коменданта у двери, ведущей в кабинет, стоял старший сержант в щегольской новенькой шинели. На рукаве — красная повязка с надписью: «Дежурный», на поясе — пистолет.

— Что прикажете? — резко бросил он.

Денис оробел.

— Я… я к товарищу майору.

— Он вас вызывал?

— Н-нет.

— Тогда можете быть свободны.

В сузившихся глазах старшего сержанта угадывалась презрительная усмешка.

— Но мне… очень надо. Понимаете? Я должен сказать…

— Мало ли кто что должен. Иди, малый, иди.

И слова, и тон, и весь вид этого одетого с иголочки человека с тремя треугольниками в петлицах как бы подчеркивали его недоступность.

В растерянности Денис вышел из приемной. Что теперь делать? Ни пропуска, ни копейки денег. И тут вспомнился проводник Степан Ильич, с которым приехал в Москву. Может, он здесь? Узнать бы.

Заспешил к выходу на перрон. Но выход охраняли военные с красными повязками на рукавах. Движение около них замедлялось — у каждого проверяли документы.