Смех людоеда - [79]

И тогда я поворачиваюсь к дяде спиной, медленно иду через залитые солнцем комнаты. Ни одной пылинки на старинной мебели, серебре, хрустале, бархатной обивке. Ухожу под хохот зеркал. Нелепым образом вспоминая теплое кельштайнское подземелье. Мне бы сейчас зарыться в сучий живот. Но я умею только шагать и ваять.

Вскоре я возвращаюсь в Триев, Жанна и дети рассказывают мне, что произошло за время моего отсутствия в школе и в родильном доме. Многое, имеющее отношение только к настоящему и будущему.

— В воскресенье, — говорят мне дети, — будет отличная погода. Мы устроим пикник. Мама пригласила своих подружек из больницы. Мы поднимемся наверх, там есть совсем ровный луг. Очень далеко видно. Папа, ты пойдешь с нами, скажи, пойдешь?

И вот чудесным летним воскресным днем мы — Жанна и ее подруги-медсестры, дети и я — предпринимаем восхождение на Арканский перевал. Надо идти по тропинкам чуть больше двух часов. Со дня своего возвращения я так и не набрался мужества открыть дверь своей мастерской, вновь оказаться среди всей этой пыли. При виде пришедших рано-рано утром медсестер или акушерок я испытал странную эйфорию, близкую к опьянению, какое вызывает слишком чистый, слишком холодный горный воздух. Они то и дело смеются и говорят все одновременно. Блондинки и брюнетки. У некоторых почти детские личики, у других резкие черты, отмеченные скорее опытом, чем возрастом. От этой небольшой группы исходит удивительная энергетика. Обычно они одеты в белые халаты и действуют в белых помещениях. Их руки прикасаются к телам, которым больно, и к телам, которые только появились на свет.

А сегодня утром они, одетые для горной прогулки, весело наполняют корзины снедью. Солнце еще не очень высоко. В тени поблескивают капли росы. Как только все собрано, начинаем свое нетрудное восхождение. Растягиваемся по дороге длинной шумной вереницей. Женщины окликают друг дружку. У самых болтливых восхитительный южный акцент. Эхо подхватывает их слова.

Вскоре мы достигаем леса. Дети просят меня срезать ветки, чтобы сделать из них посохи, дротики или ружья — потом они все это побросают. Пока мы занимаемся изготовлением оружия, женщины уходят вперед. Я выбираю самые прямые и крепкие ветки, складным ножом счищаю с них кору. Несмотря на заросли, мы все еще слышим голоса медсестер, перекликающихся выше по склону. По дороге я рассказываю детям длинную сказку, а они размахивают своими палками и вглядываются в чащу, как будто опасаются, что там затаился людоед. Я знаю, что свою лисичку здесь не встречу.

Мы поднимаемся неспешно. Когда каменистая тропа становится более крутой, я беру детей за руки и немножко помогаю им идти, чуть-чуть подтаскиваю их вверх. Под конец прогулки они начинают уставать, но не жалуются.

— Ну, еще семьсот сорок три шага — и мы на месте! Устроим пикник на лужайке. Будем рассматривать карту, найдем на ней названия всех вершин! Вперед!

Когда до Арканского перевала, который на самом деле представляет собой просторный луг — с запада у него внутренняя стенка горы-крепости, а с востока открывается вид на вырисовывающиеся вдали, синие на синем, цепи Альп, — остается всего несколько сот метров, восхождение можно закончить двумя способами: продолжая идти через лес или срезав путь через луга.

Сквозь путаницу низких веток вижу, что женщины предпочли идти лугами, различаю на склоне, освещенном ярким солнцем, цветные пятнышки их одежды. Те, что добрались первыми, машут руками отставшим, догоняющим.

Я иду медленно в тени леса, из которого дети выходить не захотели. Немного поныв, что устали, малыши умолкают, Я крепко держу их за руки, время от времени движением плеча поправляя рюкзак.

Мы все еще двигаемся в тишине и полутени, а там, за последними стволами, последними ветками и листвой, — огромный голубой простор, ослепительный свет и женские фигурки, занимающие в пейзаже так мало места. Детям хочется отдохнуть, сев на пень или на землю у подножия ствола, но я не соглашаюсь. Я стараюсь не слишком крепко стискивать маленькие ручки, зажатые в моих, потихоньку веду детей за собой.

Чем ближе к опушке, тем больше солнечных лучей пробивается между ветками. Мох здесь зеленеет ярче, скалы заметнее отливают серебром. На краю гудящего луга я, наконец, отпускаю детские руки, легонько хлопаю каждого по плечу и, зная, что одного вида цели бывает достаточно для того, чтобы всякая усталость волшебным образом исчезла, говорю:

— Ну, бегите. Смотрите, женщины уже там, раньше нас добрались. Они ждут, есть без нас не начинают. Бегите скорее!

А сам, совершенно неподвижный, смотрю, прислонившись к последней сосне, как мои дети улепетывают со всех ног, две маленькие трепещущие жизни, два оголодавших бесенка несутся, размахивая палками. Я заворожен. Мгновение раскрылось, словно плод. Там, наверху, приставив козырьком руку к глазам, Жанна смотрит, как к ней бегут наши дети, а вокруг их мелькающих ножек скачут тысячи кузнечиков.

СЛИШКОМ ПОЗДНО! (Родос, лето 1999 года)

Годы идут, годы растут, как трава, но я по-прежнему работаю с камнем, по привычке и с удивительной легкостью, ни в заказах, ни в замыслах недостатка нет. В пухлых подушках весьма относительного успеха тонут разом и былая тревога, и былое воодушевление.