Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - [71]

.

Уже в 1514 г. сам М. Л. Глинский был обвинен в связях с королевским двором (небезосновательно) и отправлен в заточение. Очевидно, в измене были обвинены и некоторые близкие к нему лица. В 1515–1516 гг. «сидел поиман» Дмитрий Жижемский, который в это время занимался перепиской книг. В 1515 г. было выдано несколько жалованных грамот на владения в Можайском и Медынском уездах. Предшествующими владельцами в них были указаны князья Александр Иванович Мамаев и Василий Львович Глинские, а также Семен Царевский и Денис Васильев, «люди» М. Л. Глинского[526].

Похоже, репутация соратников М. Л. Глинских была серьезно подпорчена, что наложило свой отпечаток на отношение к остальным выходцам из Великого княжества Литовского, тем более что в 1514 г. был раскрыт пролитовский заговор в недавно захваченном Смоленске, в котором были замешаны некоторые виднейшие представители смоленского боярства[527]. После неудачи в Оршанской битве 1514 г. вернулся на литовскую службу князь Михаил Иванович Ижеславский (Мстиславский). Не случайно донос Федора Крыжина в 1523–1524 гг. о намерении бежать в Литву нескольких детей боярских из числа «литвы» (Федора Каргашина, Щукиных и их племянника Ивана Белого) вызвал серьезное расследование, материалы которого отложились в государственном архиве. Стоит добавить, что упомянутые здесь Щукины были охарактеризованы как «Глинского люди». Слугой Глинских был, вероятно, и сам Ф. И. Крыжин. Трое Крыжиных выехали вместе с М. Л. Глинским в 1508 г. в Москву[528].

Зачастую в течение нескольких десятилетий некоторые семьи по нескольку раз успевали отметиться на службе у противоборствующих сторон. Князь Б. Ф. Глинский, например, был захвачен в Путивле в 1500 г., а затем вынужденно присягнул Василию III. Его сын Владимир находился с отцом на московской службе. В 1527 г. он выехал в Литву, однако затем около 1540 г. вновь переметнулся к ее противникам. Сын В. Б. Глинского Богдан и жена при этом остались на месте. Стоит отметить, что примерно в это же время «до Москвы втек» князь Петр Горчак. Это, скорее всего, князь Петр Федоров Горчак Капуста, который незадолго до этого обратился к В. Б. Глинскому с иском о признании его прав на отцовское наследство[529].

Неудивительно, что многие литовские выходцы первых двух десятилетий XVI в. целенаправленно переводились в восточные уезды, на казанское направление военных действий. В этом отношении не было особой разницы между ними и, например, представителями «изменного» новгородского боярства. С течением времени из этих выходцев была сформирована группа так называемой «литвы дворовой», представленной сразу в нескольких рубриках Дворовой тетради. Несмотря на то что этот документ является единственным целостным источником, свидетельствующим о ее существовании (в Тысячной книге 1550 г. как «литвин» был обозначен Яцкой Булгаков Захарьин), вряд ли приходится сомневаться в длительном функционировании этой группы. Помимо «литвы дворовой» по логике должна была существовать и «литва городовая». Упоминание о последней группе содержалось в упомянутом деле Ф. И. Крыжина и Щукиных: «велел всей литве быти у собя», «обыщи того детми боярскими муромцы и литвою всеми». Можаичи и «с литвою» упоминались в разряде казанского похода 1549 г. В родословной Полтевых упоминается несколько человек, которые «в 7045 году книге написаны в Ярославле Литвою», хотя в этом случае речь могла идти о Дворовой тетради[530].

«Литва дворовая» неоднократно фигурирует в различных исторических работах, хотя и не получила сколько-нибудь подробного исследования. Чаще всего ее упоминания имеют эпизодический характер. Судя по всему, эта группа была создана в 1514 г., после опалы М. Л. Глинского. При этом попадание в ее состав имело вполне определенные хронологические рамки. Помимо «литвы дворовой» в Дворовой тетради встречалась категория «нововыезжие». Среди них были представлены выходцы из Великого княжества Литовского, появившиеся на московской службе в 1540—1550-х гг., которые, однако, уже не приписывались к «литве». В поземельных актах конца 1530-х гг. и в можайской писцовой книге фигурировали также «смольняне». В качестве «мстиславца» в жалованной грамоте, выданной его вдове в 1546 г., упоминался Карп Клишков[531]. Наконец, уже в 1540-х гг. известны были «паны». Все эти группы не сливались с «литвой» и, видимо, были образованы в более позднее время.

Единственным примером возможного позднего проникновения в состав «литвы» является «литвин» Яков Бухвалов, записанный в Дворовой тетради по Дмитрову. Дмитров, столица удельного княжества, перешел в великокняжеское ведение только в 1533 г. Впрочем, он мог быть переведен сюда уже после этого события. В соответствии с родословной росписью Яков Дмитриев Бухвалов (выехал в «7030 году» (1521–1522 гг.) «испомещен был во Ржеве Володимерове да в Дмитрове»[532].

В состав «литвы дворовой» вошли соратники и слуги М. Л. Глинского, к которым было добавлено значительное число других выходцев из Великого княжества Литовского, в первую очередь выселенных смоленских бояр. С момента своего выезда некоторые спутники и слуги М. Л. Глинского, персональный состав которых не удается восстановить в полной мере, кроме Медыни и Малого Ярославца, выделенным ему и его братьям в «вотчину» (соседний Боровск в кормление), обосновались и на некоторых других территориях. Уже говорилось о переходе в 1514 г. владения (поместья?) князя А. И. Мамаева Глинского в другие руки. Тем не менее опала 1514 г. вызвала, видимо, серьезное перемещение представителей этой группы. По Медыни и Малому Ярославцу в Дворовой тетради были отмечены из их потомков только несколько человек: Василий Михайлов Гагин, Федор и Иван Михайловы Дрожжины, князь Михаил Васильев Жижемский, братья Колонтаевы. К этому числу можно добавить Никиту Семенова Приезжего, одного из помещиков (прежний владелец порозжего поместья в писцовой книге конца 1580-х гг.) Медынского уезда. Его однофамилец Иван Приезжий был сыном боярским М. Л. Глинского