Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - [34]

.

В середине XVI в. патрон-клиентские отношения отчетливо проявились среди князей Ростовских. После династического кризиса 1553 г. в Великое княжество Литовское собирался бежать боярин С. В. Звяга Ростовский. Несколько известных и предполагаемых участников этого побега (Н.С., И.Б. и Н. Б. Лобановы, В. В. Волк Приимков) принадлежали к числу новгородских помещиков, нуждавшихся в поддержке влиятельных лиц при дворе[259].

Не следует, конечно, абсолютизировать зависимость от «сильных» родственников. В каждом отдельном случае влияние на принятие того или иного решения оказывало большое число факторов. Донос на В. В. Волка Приимкова был составлен, например, его однородцем, князем Никитой Ростовским, получившим позднее часть его поместья в Деревской пятине[260].

Трудно сказать, насколько сильными были в действительности указанные родовые связи, которые могли серьезно варьироваться в конкретных примерах. Важно, что их значение признавалось государственной властью. В преддверии и сразу после учреждения опричнины царская опала синхронно настигла большое число представителей рода князей Оболенских («И тогда же и других княжат немало того же роду побито»). В монахи были пострижены Д. И. Курлятев «со женою и с сущими малыми детками» и Д. И. Немой, убиты – М. П. Репнин, Ю.И. и И. И. Кашины, А. И. Ногтев (Ноготков), Д. Ф. Овчинин, Д. Ф. Шевырев, П. И. Горенский (его брату Юрию удался побег к королю Сигизмунду-Августу), Н.Ф. и А. Ф. Черные Оболенские[261].

Большинство из них принадлежало к числу наиболее видных представителей своего рода. Судя по «Истории о делах великого князя Московского» Андрея Курбского, многие решения об их судьбах принимались Иваном Грозным спонтанно, под влиянием момента, а не были частью хладнокровного обдуманного плана по истреблению князей Оболенских. Некоторые из них и в последующие годы находились в окружении царя (братья В.С. и П. С. Серебряные). М. П. Репнин отказался надеть на себя скоморошью маску. По сообщению Альберта Шлихтинга, князь Д. Ф. Овчинин поплатился за нелицеприятные обвинения в адрес царского любимца Ф. А. Басманова: «Попрекнул его нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном»[262].

Существовавшие связи приводили к эффекту цепной реакции. Опалы настигали близких родственников и выдвиженцев пострадавших лиц. А. М. Курбский подчеркивал, что Д. И. Курлятев, о котором Иван Грозный позднее писал с плохо скрываемым раздражением, был «стрыем» (дядей) для других князей Оболенских. Из контекста не очень понятно, кто имелся в виду под его «племянниками». Названные ранее Д. Ф. Шевырев и братья Кашины сами были на одно колено старше его. В данном случае, видимо, подразумевалась роль покровителя, которую князь Д. И. Курлятев играл для своих родственников и которые вынуждены были в итоге расплачиваться за это своими жизнями. Именно он был душеприказчиком также у князя И. А. Стригина-Оболенского[263]. Вполне вероятно, что причиной казни Черных-Оболенских стало близкое родство с князьями Горенскими, совершившими побег в Литву.

При этом нельзя сказать, что царский гнев был обращен против княжеских корпораций как составной части Государева двора. Напротив, первые шаги опричнины были направлены на их сохранение, правда, в весьма своеобразной форме. Уже в 1564 г. «послал государь в своей государской опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и дворян и детей боярских в Казань и в Свияжской город на житье и в Чебоксарской город»[264]. Принудительные переселения издавна были распространенным орудием в руках у московского правительства и в этом отношении не представляли собой «новизны». Примечательно другое. Характерным является само упоминание этих князей как отдельных групп, подвергшихся государевой опале. Следуя логике разряда полоцкого похода 1563 г., количество действительных, а не номинальных членов княжеских корпораций было ничтожным. Круг лиц, сосланных в «подрайскую землицу», был куда более обширным. Р. Г. Скрынников заметил, что в первую очередь в нем были представлены лица, записанные в княжеских рубриках Дворовой тетради. Не исключено, что именно они использовались для составления списков переселенцев.

Высылка должна была сопровождаться конфискациями вотчин. Непродолжительность царской опалы, длившейся всего один год, не дает возможность определить, предполагалась ли компенсация за них в самой Казанской земле или в других частях страны. По мысли Р. Г. Скрынникова, таким образом был нанесен удар по родовому землевладению «суздальской знати». Вряд ли, однако, они были главными жертвами этой акции. «Животы» должны были отбираться у всех опальных, среди которых находилось много выходцев из нетитулованных боярских и дворянских фамилий. Кратковременная и, видимо, спонтанная опала обошла стороной многих представителей княжеских родов, сохранивших в неприкосновенности свои земли, хотя, безусловно, внесла свой вклад в разрушение родовых княжеских гнезд[265]. Обращает внимание также присутствие среди казанских поселенцев выходцев из других территориальных корпораций, обладавших княжеским титулом. Трудно определить, рассматривались ли они как составные части князей Ярославских, Ростовских и, возможно, Стародубских (в таком случае можно было бы говорить о существенном расширении состава княжеских корпораций по генеалогическим признакам) или пострадали от царского гнева в индивидуальном порядке.