Служили два товарища... - [8]
— Вы куда идете? — спросил капитан, садясь в траве и вытряхивая из рукава маленького зеленого кузнечика, которому явно не было дела до всей этой кутерьмы.
— На переформирование, товарищ капитан.
Мы встали, красноармеец протер очки и тоже встал.
— До свиданья, товарищи, — сказал он, как будто мы только что вместе побывали в кинотеатре и теперь расходились по домам.
Мы подошли к машине. Она во всю длину была прошита очередью, медленно вытекал бензин.
— Вот это да, — сказал шофер, вытирая масляные руки о штаны, — теперь вполне можете идти пешком, товарищ капитан.
— А машина?
— Попрошусь на буксир.
— А мы на попутной, — сказал капитан.
Увы, попутной не было. Мы шли по широкому шоссе, и капитан на ходу жевал хлеб с колбасой. Вдали виднелся залив, очертания Кронштадта. В воздухе стоял запах трав и разморенных от жары сосен.
Все машины шли навстречу, все шли в Ленинград. Чего только не было на этих машинах! Укрытые ветвями и камуфляжным брезентом, все они бесконечным широким потоком стремились в Ленинград.
— Черт меня побери с такими делами! — сказал капитан.
Первое, что я увидел, вернувшись на аэродром, были воронки от мелких бомб. Они зияли на дороге, на летном поле. Бойцы засыпали их песком.
— Гости навестили, будь они прокляты, товарищ лейтенант, — пожаловался краснофлотец у шлагбаума, проверяя мои документы.
Связисты снимали полевые телефоны. У капониров повстречался инженер полка.
— Что, опять уходим? — спросил я.
— Вы в Б. когда-нибудь стояли? Ну так вот, в Б.
— А почему не здесь?
— Кто его знает. Положение неясное. Нет, знаете ли, ничего хуже неясного положения.
Не успел я подойти к нашему общежитию, как встретил дневального.
— Бегите зараз до командира полка, — приветствовал он меня.
В свое время я расскажу о нашем командире подробнее. Мне еще не раз о нем вспоминать. Здесь замечу только, что большинство, и я в том числе, его очень любили.
— Вот и хорошо, что прибыли, Борисов, — сказал он, когда я вошел в землянку, где недавно разместился командный пункт полка, и отрапортовал по форме. — Получите приказ явиться в Адмиралтейство к такому-то, — и он назвал фамилию.
Меня как громом поразило это сообщение. Больше всего на свете мне не хотелось покидать полк и своего командира.
— Василий Иванович, — сказал я, от неожиданности забыв об уставной форме, — разрешите узнать: неужели меня от вас забирают?
Командир посмотрел на меня иронически, покачал головой. По-видимому, уж очень жалобно прозвучал мой голос.
— Не думаю, Борисов. Хотя машин сейчас у нас маловато, но скоро получим. А народ в недоборе. Вызывают по делу — и баста, там узнаете. Вернетесь в Б.
Я зашел к себе на квартиру. Перед зеркальцем брился летчик нашего сто пятого, мой командир, мой Вася Калугин.
— Как дела? — спросил я, стараясь казаться спокойным.
— Паршиво. Вчера бомбил нас... А ты опять уезжаешь, Борисов? Ну и ладно: нет хуже сидеть без дела. Только тем и заняты, что перебазируемся... Сводку читал?
— Читал.
— Невеселая сводка, но вот, веришь, убежден, что не сегодня-завтра его тяпнут. Ведь это все от неожиданности, оттого, что он первый ударил... Эх, Сашка, черт, — горячась, заторопился Калугин, — не дойдет он до Ленинграда, не бывать этому... Ты своих эвакуировал? А я бы не трогал с места: мы же в конце концов его разобьем, Саша!
— Одного не понимаю: за каким чертом меня вызывают? Ежели в другую часть — не пойду, хоть на губу, а не пойду! — сказал я, думая о своем.
Налив на край вафельного полотенца одеколону, Калугин вытер кирпично-красное от загара лицо и широкую короткую шею.
— Никуда тебя не заберут. Как в городе? — спросил он.
Я объяснил, что в городе пропасть народу, что отправляют детей и стариков.
— Да, дела-делишки, — крякнул Калугин, положив полотенце на подушку. — Будь они прокляты! Так уезжает все-таки народ, говоришь? И чего нам с тобой не хватает, чтоб сейчас, сию минуту вколотить его, подлеца, в гроб?
Я бросил в чемодан полотенце, зубную щетку, мыло.
— Ведь люди у нас какие — черт его знает на что способны! — размышлял Вася Калугин. — Ну да хоть бы вчерашний случай. Приезжает к нам одна гражданка...
— Что еще за гражданка?
— Вполне обыкновенная, зовут Настей, — сказал Калугин, расплываясь в самой добродушной улыбке. — А задача серьезная: перебросить эту гражданочку к немцам в тыл. Я как раз у командира был, когда привезли ее на машине. Показала свои документы. «Мне, — говорит, — надо как можно скорее». — «Вот с Калугиным и полетите, — поясняет Василий Иванович, — ночью полетите, он отлично ориентируется, как раз над местом сбросит». А я гляжу на нее прямо-таки с удивлением: этакая... ничего особенного! И откуда только смелость берется? Повел ее обедать в салон, потом отдыхать. С ней был чемоданчик. «Я без чемодана, — говорит, — не могу прыгать: там у меня, видите ли, бальное платье». Ну что ты скажешь? Чего же нам после этого не хватает, Саша? Молчишь?
— Нам с тобой, скажем, не хватает самолетов, — сказал я.
— Ерунда, не только в нас дело, — Калугин подмигнул своими голубыми, широко расставленными глазами. — Времени пока не хватает. Понимаешь, это как в шахматах: он сделал первый ход, а мы еще по-настоящему не ответили. Понятно?
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.