Слушая других - [14]

Похоже, что я искренне боялся Олега и всеми силами стремился не работать с ним. Однако на то момент я не смог признаться себе в этом.

Когда я уже переодевался, для того чтобы уйти с работы, в кабинет постучали. Это был Олег.

Он в упор посмотрел на меня и сказал:

— Хорошо, док, я тебя понял.

— Неужели? — я старался не выказывать внутреннего ликования и продолжал застегивать пуговицы на пальто.

— Я готов поработать, док, — Олег переступил через порог.

— Вы куда это лыжи навострили? — искренне удивился я и недоуменно взглянул на него.

— Я сваливаю отсюда, а работать мы начнем завтра, — я вновь вернулся к трудоемкому процессу застегивания пуговиц.

Боковым зрением я видел, что Олег чуть заметно ухмыльнулся, чему-то одобрительно покивал и вышел. В этот раз мне удалось отстоять свои границы.

Итак, похоже, он понял, что манипулировать мной у него не получится. Точнее сказать, он может попытаться, но успеха никогда не увидит. Я знаю, что самый простой способ общения с людьми для него — манипуляции. Арсенал велик: от страдальческих рассказов о тяжелом детстве, до шокирующих откровений о родителях и убийстве отца. Всё это было направлено лишь на одно — вызвать у окружающих те реакции, которые были удобны Олегу. Сам того не ведая, он вредил себе таким образом. В его понимании манипуляции — самый просто способ заставить человека что-то почувствовать, не объясняя ему свои переживания. В тоже время, добиваясь типичных реакций, Олег оставлял свой внутренний психопатический мир нетронутым, так как не делился страданием и оставался одинок. Да, большинство людей реагировали на него (а точнее это были эмоции от его манипуляций) отказом от общения: «Фу, он такой ненормальный не хочу больше мараться об него...» или «Какой ужас, он же уголовник!».

На следующий день Олег был уже более лоялен ко мне и терапии в целом.

— Док, пойми, — добродушно говорил он. — Большинство людей слепые.

Я мысленно ещё раз напомнил себе, что в прошлом он убил как минимум одного человека. Как минимум.

— Что и я? — я посмотрел на Олега.

Он улыбнулся и ответил:

— Нет. Ты, Док, слеп только на один глаз.

— Ну, в стране слепых и одноглазый — король, — пафосно процитировал я.

Этот разговор сильно отличался от предыдущего. Несмотря на то, что Олег продолжал держаться закрыто, он уже более уважительно относился ко мне. Я не чувствовал типичных манипулятивных эмоций: жалость, вину, обиду, стыд. Складывалось обманчивое впечатление, что он доверяет мне.

Мы обговорили правила его пребывания в больнице, и я свято пообещал ему, что при малейшем нарушении режима, он будет выписан.

— Это моё условие, — настоял я.

Олег понимающе покивал:

— Согласен... Док, пойми, я хочу исправиться, мне 32 года, я потерял 6 лет жизни... я понимаю, что если дальше продолжу идти этим путем, то мне кранты. Я сдохну где-нибудь под забором.

— Это точно, — согласился я.

Олег поседел в раздумьях несколько секунд, потом посмотрел на меня умоляющим взглядом и спросил:

— Док, что со мной? Почему меня бросает из одной стороны в другую, почему я не могу просто быть «нормальным», почему я не могу просто ходить на работу, что не так?

Я пристально посмотрел на Олега и сказал:

— Всё просто, Олег, вы — психопат.

Отлично. Сказать психопату, что он психопат...

Олег уперся в меня своим тяжёлым взглядом, под которым я почувствовал себя ущербным. Но если я хочу что-то доказать этому антисоциалу и наладить с ним терапевтический контакт, мне нужно будет дать понять ему, что об меня он сломает зубы.

— А что дальше? — Олег все же отвел взгляд.

— Что дальше? — я говорил с некоторым апломбом. — После осознания своей психопатической личности идут действия по её коррекции. Личность можно изменить, но для этого нужны длительные сознательные усилия. Только через реальные поступки можно что-то изменить, только через реальные действия.

Я собирался дать Олегу шанс на исцеление, но, возможно, это было ошибкой и просто тратой сил.

В одном из вариантов варианте всё это, могло оказаться сложной, многоходовой манипуляцией. Я не знал, так ли это и мне сложно было представить себе, какую пользу для себя он мог извлечь.

С другой стороны, личностное расстройство Олега могло быть более тяжёлым и глубоким, нежели я представлял себе.

Я осознавал все риски (хотя, как мне кажется сейчас, переоценивал свои навыки и способности) и был готов рискнуть.

Понадобилось ещё некоторое время, прежде чем Олег стал раскрываться больше и перестал проверять прочность моих профессиональных и личных границ. Он также ответственно следовал тем рекомендациям, что я давал ему.

В определённый момент он стал всё больше рассказывать о своём прошлом.

— Понимаешь, Док, — Олег не смотрел на меня, было видно, что ему так проще, — отец всегда был уверен, что лучше он меня лишний раз накажет, чем похвалит.

— Ага, — я сочувственно кивнул, — боялся захвалить?

— Типа того. Поэтому единственное, что я помню про него — это побои. И постоянный страх, «а что будет сегодня»?..

— Что первое вы помните, Олег?

Олег задумался. Через минуту он проговорил с ухмылкой:

— Док, если бы ты спросил меня об этом лет пять назад, то я бы ответил, что мои первые воспоминания это 12 лет...