Слушая других - [10]

— Да... Она и тогда мало со мной общалась... — Катя задумалась, на её лицо легла тень. — Словно, она была виновата в чём- то передо мной, и поэтому ей тяжело было со мной общаться...

Я не сразу понял смысл этого замечания и Катину реакцию.

Постепенно образы родителей стали приобретать более реалистичные очертания, и Катя позволила себе даже разозлиться на отца. Она кричала и яростно колотила специальную подушку для битья, неистово кусая её за край. После Катя всегда обессилено плакала, свернувшись в комок на кресле.

Она имела право злиться на него, но сила гнева была действительно огромна, и это настораживало меня.

Я сопереживал и направлял её, игнорируя свои собственные переживания. Признаюсь, мне приходилось не редко давить в себе слёзы, ощущая комок в горле и контролировать голос — чтобы он не дрожал. А когда Катя злилась, и её гнев вырывался наружу, я замирал внутри, постоянно напоминая себе, что злится она не на меня.

На одной из встреч Катя сказала:

— Я вчера вечером очень явственно представила себе картину ухода отца... — она стёрла слёзы с лица и продолжила:

— А потом я поняла, что это хорошо.

— Хорошо? — не понял я.

— Да... то, что он ушел. Появилась мысль, что это хорошо, что иначе было бы ещё хуже.

В голове я мысленно перебрал возможные варианты, почему, по мнению Кати, уход отца — это хорошо. Затем я обратил внимание на её лицо, точнее с каким отвращением она смотрела на меня. Внутри меня всё похолодело.

Догадка была настолько очевидна и ужасна, что я не хотел об этом думать или произносить вслух. Внутри меня всё кричало: подобное просто не должно происходить с детьми! Но в жизни Кати это уже случилось и прошлого не изменить.

— Это было, — сказал я нейтральным тоном и продолжил, осторожно подбирая слова:

— Тогда вы не могли защитить себя, а мать...

Лицо Кати напряглось, глаза превратились в щёлочки — она злилась.

— А мать, — продолжил я, — не смогла вас защитить...

— Или не захотела, — сказала, как отрезала.

— Оправданий ей я искать не буду, она знала, о том, что происходит в семье.

Катя кивнула, её лицо расслабилось.

— Но вы можете пообещать себе, — сказал я более заботливым тоном, — что это больше никогда не повторится с вами или с вашими детьми. Ведь теперь вы сами можете себя защитить.

Я замолчал, повисла длинная пауза, и это было спасительной передышкой для меня.

— Знаете, — задумчиво произнесла Катя, — то, что было... это было мерзко. Это было ужасно. Он не должен был так поступать.

Она усмехнулась:

— А ведь он, спустя несколько лет, неожиданно «нашёлся». Да, около двух месяцев назад он написал мне, мол, давай встретимся, пообщаемся, все дела... И я понимала, что должна бы радоваться, но меня как парализовало: я тогда застыла перед компьютером, тупо пялилась на его письмо и чувствовала, как дрожат руки. Так и не ответила ему...

Катя посмотрела на меня, я выжидающе молчал.

— То, что было останется со мной, — продолжила она. — Но это не влияет на мою жизнь. Тогда я была беспомощной и не могла что- то изменить, не могла дать отпор или сказать «Нет!». Вся эта боль скопилась во мне, всё это привело к тому, что я...

Катя осеклась и покосилась на меня. Я поднял брови.

— Да, теперь я поняла, почему это со мной происходит, — сказала она, задумчиво глядя сквозь меня.

Я продолжал молчать.

— Я не хочу, чтобы это повторилось и знаю, что не повторится! — продолжала Катя. — И эта злость. Сейчас она не имеет смысла. Я не должна хранить её так долго. Он больше не имеет власти надо мной.

Она замолчала.

Я покивал головой, не хотел своими пустыми измышлениями мешать ей, не хотел разрушать момент. Катя пристально посмотрела на меня, словно пытаясь прочитать мои мысли.

А я, в свою очередь, думал о том, что Катя переживёт эту утрату и сможет примириться с прошлым. По крайне мере, теперь она не боялась признаться сама себе в том, что с ней случилось, и что она пережила. Ей предстоял ещё долгий путь, и я был готов сопровождать её как психотерапевт.

* * *

Когда я приступал к написанию этой истории, то имел самые смутные представления о Пограничном личностном расстройстве. Мне понадобилось некоторое время, чтобы до конца понять, что же имеют ввиду разные авторы, когда употребляют термин «borderline». К моему удивлению, я отметил, что большая часть самых сложных и неоднозначных клиентов несли в себе черты «пограничности». Однако ещё большим удивлением стало нераспространённость данного диагноза в отечественной психиатрии.[12] В памяти всплыло множество клинических разборов «сложных» пациентов и замудрённые нозологии, которые формулировали высокие учёные лбы. Я ощутил смесь смущение и страха — так как разом осознал значительную часть своих собственных ошибок. В своё оправдание могу сказать, что неправильные диагнозы и непоследовательное лечение в итоге приводило к ремиссии. Однако теперь я понимал, что улучшения можно было бы добиться «меньшей кровью».

Пограничное расстройство всегда проявляется в отношениях и поэтому, если специалист удерживает обезличенный контакт «врач-пациент», динамика будет слабой. Ровно до той поры, пока профессиональная отчужденность не начнёт спадать. История начинается с гневной вспышки Кати и это демаркационная линия смены отношений в данной терапии. Мне хочется верить, что с моей стороны это был ловкий психотерапевтический трюк, необходимый для диагностики и развития динамики. По крайней мере, я надеюсь, что это был «трюк», а не проявление непрофессионализма.