— Кто ты? — закричала я, но крик слетел с губ шепотом.
— Я, — грустно улыбнулся Гарсия, — немного бог. Немного смотритель. Немного заключенный. Гарсия… Гарсия из Города Бога — так меня звали когда-то. Смешно, правда?
— Я… думала… там… бог… Захар…
— Захар… Захар — вчерашний бог. А я — позавчерашний.
— А… кто… в… Цитадели?
— Да бог его знает, — Гарсия пожал профессорскими плечами, — но точно не я. Или вовсе никого нет.
— Если… я уйду… Дина станет прежней?
— Я тебе больше скажу. Она может стать прежней даже если ты не уйдешь. А может и не стать.
— Что с моей дочерью? Сколько ей сейчас?
— Двадцать три года. Была замужем, но неудачно. Детей нет. В институт поступила, но не закончила, бросила. Работает… Отец ее деньгами немного поддерживает — у него хорошо дела в последнее время идут. Что такое?
Дина плакала. Не я — в ее теле я с трудом могла говорить, а о том, чтобы управлять телом даже и речи не было — плакала моя снежная принцесса. Слезы текли по щекам и капали на дешевую выцветшую китайскую блузку…
— Я не помню ее, — сказала я, — как случилось, что воспоминания о моей дочери держали меня на ничейной полосе, но при этом я не помню даже ее лица? Зачем мне дали способность возвращаться в мир живых? Зачем она нужна, эта ничейная полоса? Что это — Чистилище, где мы ждем решения, или ад, где мы отбываем наказание? Зачем все это, бог Гарсия?
— Ты меня спрашиваешь? — Гарсия хмыкнул, — Этот мир делал не я. Я вообще не уверен, что его хоть кто-то делал. Я как ты. Как Библиотекарь. Слушай и говори — и все. Пошли, короче. Или тебе приспичило стать святой и болтаться до скончания веков вокруг Цитадели?
— Я не помню свою дочь.
— Делов-то… полчаса на метро. Перестань плакать, в конце концов.
— Это не я… а я никуда не пойду.
— Сойдешь с ума.
— Какая мертвецу разница?
— Ну… смотри.
8. Дина
Аня проснулась от того, что кто-то тронул ее за плечо. Она резко выпрямилась и увидела профессора Выготского, рядом с которым стояла Дина. Лицо у девочки было заплаканным, она привычно смотрела в сторону, но на губах блуждала слабая полуулыбка.
— Мама, — сказала Дина.
— Горе мое, — умилилась Аня, вытирая платком щеки дочери, — все-таки плакала, да? Плохо себя вела, да? Простите, профессор, мне не следовало…
— Она отлично себя вела, — мягко оборвал ее Выготский, — она замечательная девочка, и у нее все получится. Знаете, что… я дам вам направление, будете водить ее на занятия. Три раза в неделю, речевая терапия. Это бесплатно. И раз в неделю будете приводить ко мне. Я с вас тоже денег не возьму, не беспокойтесь.
— Спасибо, профессор, спасибо! — у Ани от волнения дрожали руки, и она ухватилась за висевший у нее на груди кулон, чтобы скрыть дрожь.
— Не за что. Удачи… вам, — сказал Выготский, почему-то нажав на слово «вам».
Мы шли по темной заснеженной улице. Подморозило, и дождь окончательно превратился в снег. Несмотря на скользкий тротуар, Аня почти бежала — Дина едва поспевала за ней. Снег летел навстречу и закручивался вихрями в свете уличных фонарей. Дине хотелось кружиться вместе с ним, но надо было бежать за мамой, надо было успеть за мамой.
Мы успеем. У нас с ней теперь много времени.
Целая жизнь.
